Константин Душенко - Мысли, афоризмы и шутки знаменитых мужчин

Кто не смотрит на мир разумно, на того и он не смотрит разумно.

Опыт и история учат, что народы и правительства никогда ничему не научались из истории.

Здравый смысл есть сумма предрассудков своего времени.

Сова Минервы вылетает только с наступлением сумерек.

Совесть — это моральный светильник, озаряющий хороший путь; но когда сворачивают на плохой, то его разбивают.

Если факты противоречат моей теории, тем хуже для фактов.

Свидетельство Генриха Гейне:

Однажды в прекрасный звездный вечер стояли мы вдвоем у окна, и я, двадцатидвухлетний юнец, только что хорошо поужинавший и напившийся кофе, мечтательно говорил о звездах и назвал их обителью блаженных. Но учитель проворчал себе под нос: «Звезды, гм, гм! Звезды — только светящаяся сыпь на небе!» — «Ради создателя! — воскликнул я. — Значит, там, наверху, нет блаженной обители, где бы после смерти нам воздавалось за добродетель?» Но он, неподвижно устремив на меня свои бесцветные глаза, резко ответил: «Вы хотите, стало быть, еще получить на чай за то, что ухаживали за больной матерью и не отравили родного брата?»

Когда однажды я возмутился положением «все действительное — разумно», Гегель странно улыбнулся и заметил: «Можно бы сказать также: все разумное должно быть действительным».

Лежа на смертном одре, Гегель сказал: «Только один человек меня понял», — но тотчас вслед за тем раздраженно добавил: «Да и тот меня понял превратно».

Если девушка, в которую вы влюблены, вам вдобавок еще и нравится, считайте, что вы получили незапланированные дивиденды.

Счастье мужчины: знать, что, когда вечером возвращаешься домой, какая-то женщина прислушивается к твоим шагам.

Смерть — такой же естественный процесс, как и жизнь; насколько я могу судить, человек, который боится умереть, точно так же боится жить.

Съемочная площадка [5] фильма «Неприкаянные» была переполнена теми, кого мы называем мужчинами, однако Кларк был единственным, кто приносил мне стул в перерыве между съемками.

Добродетельным всякий может быть в одиночку; для порока же всегда нужны двое.

Легко прощать врагов, когда не имеешь достаточно ума, чтобы вредить им, и легко быть целомудренным человеку с прыщеватым носом.

Оскорбивший никогда не простит. Простить может лишь оскорбленный.

Острить и занимать деньги надо внезапно.

Женщина — одновременно яблоко и змея.

Большие ли глаза у парижанок? Кто знает? Мы не измеряем калибра пушки, которая убивает нас. Велик ли их рот? Кто знает, где у них кончается рот и где начинается улыбка?

Женская ненависть, собственно, та же любовь, только переменившая направление.

Музыка свадебного шествия всегда напоминает мне военный марш перед битвой.

Главная задача постановщика оперы — устроить так, чтобы музыка никому не мешала.

Она выглядит как Венера Милосская: очень старая, без зубов и с белыми пятнышками на желтой коже.

Ауффенберга я не читал. Полагаю, что он напоминает Арленкура, которого я тоже не читал.

Портрет автора, предшествующий его сочинениям, невольно вызывает в моей памяти Геную, где перед больницей для душевнобольных стоит статуя ее основателя.

Прославленные агнцы кротости вовсе не вели бы себя так смиренно, если бы обладали клыками и когтями тигра. Я могу похвалиться тем, что лишь изредка пользовался этим естественным оружием.

Собака в наморднике лает задом.

Коммунист, который хочет, чтобы Ротшильд поделил с ним свои триста миллионов. Ротшильд посылает ему его долю, составляющую девять су. «А теперь оставьте меня в покое».

Миссия немцев в Париже — уберечь меня от тоски по родине.

Ни у одного народа вера в бессмертие не была так сильна, как у кельтов; у них можно было занимать деньги, с тем что возвратишь их в ином мире.

Первая добродетель германцев — известная верность, несколько неуклюжая, но трогательно великодушная верность. Немец бьется даже за самое неправое дело, раз он получил задаток или хоть спьяну обещал свое содействие.

У римлян ни за что не хватило бы времени на завоевание мира, если бы им пришлось сперва изучать латынь.

Евреи несли Библию сквозь века как свое переносное отечество.

Каждый человек — это мир, который с ним рождается и с ним умирает; под всякой могильной плитой лежит всемирная история.

Если человек хочет застрелиться, он всегда имеет на то достаточные причины. Но знает ли он сам эти причины — это другой вопрос. До последней минуты мы разыгрываем с собою комедию. Умирая от зубной боли в сердце, мы жалуемся на зубную боль.

Только родственная скорбь исторгает слезы, и каждый, в сущности, плачет о себе самом.

Бог простит мне глупости, которые я наговорил про него, как я моим противникам прощаю глупости, которые они писали против меня, хотя духовно они стояли настолько же ниже меня, насколько я стою ниже тебя, о Господи!

Все свое состояние я завещаю жене, при условии, что она опять выйдет замуж. Я хочу быть уверен, что хотя бы один мужчина будет оплакивать мою смерть.

На смертном одре:

— Бог меня простит, это его ремесло.

Если бы он чему-нибудь научился, ему не нужно было бы писать книги.

В смерти моей прошу винить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце.

Он обладал той божественной злобой, без которой я не могу мыслить совершенства. И как он владел немецким языком! Когда-нибудь скажут, что Гейне и я были лучшими артистами немецкого языка.

Генрих Гейне так ослабил корсет немецкой речи, что теперь даже самый заурядный галантерейщик может ласкать ее груди.

Женщина, не забывающая о Генрихе Гейне в ту минуту, когда входит ее возлюбленный, любит только Генриха Гейне.