Андрей Ильичев - Практическое пособие по охоте за счастьем

А мы обычно не успеваем урвать ни того ни другого — бежим еле-еле, тем не менее до последней минуты надеясь выиграть соревнование. Всем уже понятно, что мы придем последними. И нам понятно. Но мы все равно мечтаем: а вдруг… Из-за этого упускаем возможность наесться пирожков и порезвиться на лужайке. Потому что не спортсмены мы. И не гурманы. Серединка на половинку.

Но, в принципе, можно попытаться и на половинку. Что и будет третьим стилем преодоления дистанции марафона жизни. Компромиссным, позволяющим вкусить от двух пирогов сразу, пусть даже ни тем ни другим не насытившись. Что тоже неплохо. Хотя, может быть, и нехорошо.

В этом случае надо не зарываться и цели ставить посильные.

Побежать я, конечно, побегу, медали получу вряд ли, но в первую двадцатку войти постараюсь. Отчего на лужайках не поваляюсь, не пофлиртую и много не съем и не выпью. Но пару стаканов пепси все-таки хлебну, пару хот-догов съесть успею и кое с кем из зрителей познакомлюсь. Конечно, не все удовольствия, но кое-что…

Примерно так. А что выбрать…

Это решать не мне.

И не вашим родителям, приятелям, учителям, начальникам.

И никому другому.

Решать — вам. Потому что ваша жизнь принадлежит вам. Отчего вы можете распоряжаться ею как хотите. Добиваться всего, чего хотите. Дружить с кем хотите. Любить кого хотите.

В чем и есть смысл и главный интерес жизни — хотеть жить лучше, иметь право жить так, как хочешь, и жить как хотел.

Жить равным среди лучших и лучшим среди равных.

А если нет…

Потому и превращаются, что нереализованные. Потому что очень обидно, что кто-то смог, а ты нет, что кому-то хорошо, а тебе не очень, что к нему фортуна стоит лицом, а к тебе противоположным местом…

А кто виноват?

Ты сам виноват!

Тем, что не реализовался. Не смог. В мечтах. В надеждах. В земных удовольствиях.

Когда-то что-то сильно хотел, но боялся сам себе в этом признаться, сделать попытку претворить мечту в жизнь. Или не мечту, просто какое-нибудь скрытное или даже стыдное желание. Всего боялся. А желание зрело, увеличивалось, распирало изнутри и однажды ка-ак… И все! И вдребезги!

И тогда никакие запреты остановить человека уже не могут. Сорвался он, с резьбы сорвался, с катушек, с тормозов…

Сорвался.

Это все равно что не есть полторы-две недели, а потом вдруг дорваться до стола, на котором столько… Аж дух захватывает! И супы, и соусы, и мясо, и рыба, и сладкое, и десерт. Но… Но ничего брать нельзя. Чужой стол. Чужие рыба, мясо и сладкое. Взять их значит преступить одну из заповедей, значит своровать.

Ну и что, выдержим мы искус? Удержимся от того, чтобы?..

Может, и удержимся, а может, и нет.

Скорее всего — нет. Скорее всего потянемся к еде двумя руками. И если кто-нибудь попытается нас от того стола оттащить, то, пожалуй, и еще одну заповедь нарушим. Первую.

А вот если бы мы были сыты или хотя бы не очень голодны, то могли бы потерпеть. И могли бы не преступать.

И в жизни могли бы не преступать. Если бы до того так долго «не голодали», а потом не дорывались.

А мы дорываемся…

Если пьем, то до состояния поросячьего визга и так, чтобы недели на две без просыху.

Если гуляем, то тоже без головы.

И тратим… Год копим, откладываем, во всем себе отказывая, а потом, в отпуске, радостно пускаем кровные на ветер, чего в нормальной жизни никогда бы себе не позволили.

Именно отсюда наши «новорусские» перегибы. Бедные были, с талонами, пустыми прилавками и сильно развитыми комплексами покупательской неполноценности. Всё бедные и бедные… А тут вдруг к куче денег допустили. Ну как их не потратить? Вот и тратили, как умели, рождая моду на полукилограммовые платиновые цепи, малиновые прикиды и «шестисотые» телеги. Которых до недавнего времени одна Московская область в год покупала больше, чем вся Европа, вместе взятая!

Оголодали, бедные. А потом решили наверстать…

Именно поэтому я позволил себе так много разрешить в предыдущей главе. Чтобы голодные комплексы не развивались, которые разуму не внемлют, а только урчанию голодного желудка.

Сделаю еще одно смелое заявление. Я против голода.

Может быть, не в целом, но в частностях — точно. Когда чего-то страстно и долго хочешь, то самое лучшее, что можно сделать, это найти способ то, что хочешь, употребить. Причем постараться сделать это в наименее травмирующей население и власти форме. Для чего хоть и выпустить свою страсть погулять на волю, но в жестком ошейнике, наморднике и в отведенном месте. И таким образом разрядиться.

— Нет, так не получится.

— Почему не получится?

— Мало ли что может взбрести людям в голову. Может такое взбрести!..

— Если в голову, то не страшно.

— Не понял.

— Я говорю, что если в голову, а не в какую-нибудь другую часть тела, то это полбеды. Если с головой, то много чего себе можно позволить.

— Ну конечно! Не может такого быть, чтобы много, чтобы что хочешь!

— Может.

— Не может! Вдруг он, вдруг у него…

— Ну, что, что?

— Вдруг ему захочется убивать добропорядочных граждан? Причем каждый день и помногу?

— Зачем?

— Просто так. Оттого, что вид крови и мучения жертв вызывают у него чувство наслаждения.

— Это уже не просто так. Это уже более конкретная мотивация.

— Ну и как ему реализовать свою страсть?

— С вышкой или без?

— Без.

— Без, конечно, сложнее. В полном объеме сложнее. Но можно в усеченном. Все равно можно.

— Как? Ну как можно утолить свою страсть к убийству?

— Только убивая.

— Ну вот видите!

— Но почему обязательно убивая людей? Можно убивать… ну, например, цыплят. Покупать каждый день по сто штук…

— Его цыплята не интересуют.

— Тогда можно крыс или кроликов. А чтобы их специально не ловить, пойти работать вивисектором в мединститут, и тогда на совершенно законном основании, скальпелем…

— Но они же…

— Маленькие? Тогда больше подойдет бойня, где перерабатывают в колбасу крупнорогатый скот. Там крови — по колено ходить можно.

— При чем здесь скот? Его люди интересуют. Люди!

— Да? Тогда предлагаю ему устроиться санитаром в морг. Там уже не коровы, там то, что ему нужно. Там — люди.

— Не люди, а трупы.

— Не все ли равно?

— Нет. Трупы не могут испытывать боли. А ему нужно видеть страдания жертв.

— А если хирургом?

— Хирург оперирует под наркозом. А надо, чтобы без наркоза.

— Какой он у вас привередливый.

— Какой есть.

— Ну хорошо, имеется у меня на примете одна подходящая работа. Персонально для него.

— Какая это?

— Зубной техник. Там страдающих жертв — на каждом кресле по дюжине штук в день. И без наркоза.