Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 2

В 1886 году Михаил Васильевич заканчивает картину на звание классного художника.

Тема историческая: «До государя челобитчики». В том же году получает большую серебряную медаль и удостаивается искомого звания. Картина несолько черна по живописи, но в ней есть дух времени, есть поэзия, и слышно, как бьется горячее сердце живописца, честного, влюбленного в Отчизну.

Он знакомится с Суриковым.

Влияние этого гениального творца эпопей из истории Руси было велико, неизгладимо. Но молодой мастер еще должен найти собственный путь в живописи, пока же все — лишь ступени его мечты.

Он переписывает государевых челобитчиков и посылает на конкурс Общества поощрения художеств. Картина получает половинную премию.

«Крамской был недоволен мною, — вспоминает художник, — считая, что раньше я был ближе к жизни, и он ждал от меня не того, что я дал… русская история содержит в себе иные темы, что нельзя, читая русскую историю, останавливать свой взгляд на темах обстановочных, малозначащих, придавая им большее значение, чем они стоят».

Пройдет три года, и Нестеров привлечет внимание всех. А пока он пишет картины на исторические темы, рисует, читает. Вот слова из письма к сестре, написанного в 1888 году из Сергиева посада (обратите внимание — из Сергиева посада): «Погода убийственная. Делать нечего, читаю Карамзина и восхищаюсь. Русский человек и художник».

В другом письме (оттуда же) он сообщает: «Работа моя двигается хотя медленно, но довольно сносно. Задумал еще небольшую картину «Пустынник», которая и задержит меня, верно, здесь числа до 20 августа».

Судьба привела его в Абрамцево, где он впервые увидел произведения работавших там Репина, Васнецова, Поленова и других. Огромное впечатление произвел на Нестерова портрет Серова «Девочка с персиками».

«Это последнее слово импрессионального искусства, — писал он под свежим впечатлением от Абрамцева. — Рядом висящие портреты работы Репина… кажутся безжизненными образами, хотя по-своему представляют совершенство».

Не меньшее, а, пожалуй, еще более основательное впечатление оставило у него знакомство с росписями Виктора Васнецова в церковке Абрамцева:

«Детская непорочная наивность граничит с совершенным искусством… Тут русский дух, тут Русью пахнет, все мрачно, седые ели наклонили свои ветви, как бы с почтением вслушиваясь в отрывистый жалобный визг сов, которые сидят и летают тут десятками. Это чудное создание, не имеющее себе равного по эпической фантазии..

Художник мучительно работает над картиной «За приворотным зельем», чувствуя некоторую «оперность» и постановочность полотна. Одновременно он начинает «Пустынника».

В декабре 1888 года Нестеров приезжает в Уфу завершать картину. Занесенный сугробами город, закутанные с ног до головы обыватели. Трескучие холода. Морозные ночи. Мерцающие, словно озябшие, звезды. Родина… Живописец пишет усердно. К новому году холст закончен, и он везет его в Москву, показывает друзьям.

«Пустынник» очень понравился Левитану, он посулил приятелю успех. Василий Иванович Суриков пожурил молодого мастера за живопись. Нестеров пытается переписывать голову старика-пустынника, но неудачно.

Вот как Михаил Васильевич рассказывает об этом: «Мне казалось: есть лицо — есть и картина; нет нужного мне выражения умиленной старческой улыбки — нет и картины. Мне, как Перову, нужна была душа человеческая, а я с этой-то душой безжалостно простился».

Эпизод, раскрывающий истинную борьбу Нестерова за душу картины.

Эта дорога привела художника к первому его произведению, вошедшему в историю живописи.

«Пустынник». Задумчивая, тихая краса Руси. Тишина. Застыли ели. Спокойна гладь северного озера. Неспешно бредет старик, еле переставляя ноги, обутые в лубяные лапотки-самоделки. Он весь погружен в созерцание благодати, которая раскинулась кругом. Впечатление такое, будто пустынник застыл на миг и вслушивается в тишину, объявшую землю.

Пустынник.

Третьяков приобретает картину с передвижной выставки. Это было начало славы…

Теперь Нестеров смог поехать за границу.

Вот его первые впечатления от Флоренции:

«Галереи Питти и Уффици полны необыкновенных художественных богатств. Прерафаэлиты тут лучшие в мире. Боттичелли, Фра Беато Анжелико, Филиппо Липпи и другие полны высокой поэзии. Вот откуда берут свое начало Пюви де Шаванны, Васнецовы..

Рим разочаровал живописца:

«Колизей, собор св. Петра, Пантеон, Форум и прочее производят грандиозное впечатление, но тут нет того, что можно получить от Боттичелли… Рим до сих пор остается язычником».

Живописец знал, что ему нужно. Как перелетная птица, интуитивно летел к своей цели, а она была близка. Посещение Италии, Франции, Австрии необычайно много дало Нестерову. Он увидел величие подлинного творчества и ничтожество ремесла салонного, смог еще сильнее укрепиться в мысли о необходимости своего национального искусства.

Давно, давно зревшая мечта о воплощении в картине легенды о герое Древней Руси Сергии Радонежском овладела им. Тотчас по приезде на родину приступает к эскизу и этюдам, из которых родится полотно «Видение отроку Варфоломею»…

Сергий Радонежский носил в миру имя Варфоломей. Предание гласит, что, будучи еще совсем юным, он жил вместе с родителями в Радонеже.

Однажды отрока послали искать пропавших коней.

Варфоломей искал долго.

Заблудился.

И тут вдали от дома ему явился старец, схимник, и благословил его.

Сказание добавляет, что на месте дивной встречи Сергий основал Троице-Сергиеву лавру, где, как известно, получил воспитание инок Андрей Рублев — гениальный русский живописец.

Видение отроку Варфоломею. Фрагмент.

Поэтическое предание, уходящее корнями в быль Древней Руси, глубоко взволновало Нестерова.

Картина «писалась, как легенда, как стародавнее сказание, шла от молодого пораненного сердца, была глубоко искренней».

Пораненное сердце…

Ведь художник, как и Суриков, в самом начале творческого пути теряет горячо любимую жену, глубоко страдает, переживая эту потерю.

После заграничной поездки живописец особенно остро ощутил прелесть родной природы.

«Люблю я русский пейзаж, — признавался Михаил Васильевич, — на его фоне как-то лучше, яснее и глубже чувствуешь и смысл русской жизни, и русскую душу… одно несомненно хорошо — природа».

Мастер тщательно и вдохновенно пишет этюд за этюдом, воссоздавая реальность сказания о Сергии.