Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 2

В самом деле, почему полотна художника «Утро стрелецкой казни» и «Боярыня Морозова» воспринимались зрителями необычайно остро?

Ведь казалось, что и действие, и сюжет этих холстов принадлежат далекому прошлому. В чем дело?

Дело в том, что картины Сурикова будили в людях ненависть к угнетению, рождали свободолюбие, желание борьбы с самодержавием.

Широко известны воспоминания старых революционеров о том, как они собирались в Третьяковке у картин «Утро стрелецкой казни», у репинских «Бурлаков» и «Ивана Грозного» и давали клятвы на верность в борьбе с царизмом.

В книге «Запечатленный труд» знаменитая революционерка Вера Фигнер рассказывает, какое потрясающее впечатление в далекой ссылке произвела на нее гравюра, исполненная с картины «Боярыня Морозова»:

«Гравюра производила волнующее впечатление. В розвальнях, спиной к лошади, в ручных кандалах Морозову увозят в ссылку, в тюрьму, где она умрет. Ее губы плотно сжаты, на исхудалом, красивом, но жестком лице — решимость идтй до конца: вызывающе… поднята рука, закованная в цепь… Гравюра говорит живыми чертами: говорит о борьбе за убеждения, гонения и гибели стойких, верных себе. Она воскрешает страницу жизни… 3 апреля 1881 года… Колесница цареубийц… Софья Перовская».

Такова сила истинного искусства, вызывающего поток ассоциаций, будящего мысль, зовущего к свету!

Так микеланджеловские «Рабы» становятся символами борьбы за свободу, так гойевские «Капричос» утверждаются на века грозным осуждением тирании и мракобесия, так «Свобода на баррикадах» Делакруа и герои эстампов Домье воспевают победу света над мраком, так и суриковские «Стрельцы», по существу, весьма далекие от идеи свержения царизма в России, объективно встали в ряд борцов с самодержавием. Такова логика бессмертной жизни истинно великих пластических образов.

Степан Разин.

Поэтому так бесконечно дорого и близко нам художественное наследие В. И. Сурикова, о котором мы с полным правом и гордостью можем повторить слова Владимира Ильича Ленина, сказанные им о Льве Толстом:

«Это наследство берет и над этим наследством работает российский пролетариат».

Сегодня мы с особым радостным чувством в ряду с именами Пушкина, Лермонтова и Некрасова, Толстого, Достоевского и Горького, Глинки, Бородина и Мусоргского, Брюллова, Иванова и Репина называем имя великана русской живописи Василия Ивановича Сурикова.

Взглянем на «Автопортрет» художника.

Словно в века вглядывается этот кряжистый, немолодой человек. Спокойствием, силой веет от открытого лица мастера.

Шестьдесят пять лет за плечами.

И каких лет!

Чуть устало глядят на нас глаза, видавшие и триумфальные вернисажи с жаркими объятиями и лобзаниями, и газетные полосы, где что ни строка, то яд змеиный…

Глаза, не знающие покоя…

Все видеть, объять, понять!

Заметить вершковую погрешность в саженном холсте.

Увидеть в толпе такую нужную, единственную, заветную натуру.

Рассмотреть в массе знакомых — друга, товарища. Не проглядеть злодея.

Воля.

… Неодолимая, непреклонная в твердых скулах, в суровой линии рта, в самой осанке — не манерной, но гордой. Труд полувековой, непрестанный оставил на челе след забот каждодневных, неуемных…

Это он промолвил как-то о своей работе:

«Если бы я ад писал, то и сам бы в огне сидел и в огне позировать заставлял».

В этом аду и раю творчества пробежали дни, полные до краев радостей взлета и горечи падений.

Три года осталось шагать художнику по этой грешной, такой любимой земле…

Он не знает об этом.

Мечтает переехать жить на родину, в Красноярск. Подальше от столичной суеты.

Мечтает написать «Красноярский бунт».

Полон замыслов «Пугачева».

Через год, в 1914 году, он скажет о последнем путешествии по любимой Сибири:

«Сегодня по Енисею плавали на пароходе. Чудная, большая, светлая и многоводная река. Быстрая и величественная. Кругом горы, покрытые лесом. Вот если бы вы видели! Такого простора нет за границей».

Далеко, далеко глядит в века этот предельно честный, простодушный, мудрый человек.

Коренной сибиряк… Суриков.

Эти гордые строки начертаны Радищевым.

Они весьма близки по духу героям картин Василия Сурикова, хотя они, персонажи полотен русского живописца, порою очень далеки от радикальных взглядов автора стихов.

Но дух вольности, мужества, непреклонности роднит неистовые слова Радищева со всем внутренним строем эпических картин великого сибиряка…

Вглядитесь в истерзанные пытками, смертными муками, но непокоренные, мятежные лица стрельцов в «Утре стрелецкой казни».

Подойдите ближе к огромному холсту «Боярыня Морозова». Всмотритесь в бледный лик яростной проповедницы, и вас поразит огонь неукротимости, твердости, несломленности Морозовой.

«Степан Разин» — атаман на миг задумался, может, он уже чует лютую казнь, но до конца его не победить!

«Не раб, но человек!» — провозглашает Суриков в своих полотнах-эпопеях.

Он утверждает вольную душу народа, испытавшего немало горя и бед, но оставшегося сильным, честным и добрым.

И. Крамской. Портрет И. Шишкина

Как поистине велики художники, у которых неизбывный запас духовных сил и жизненных наблюдений выливается в форму предельно ясную, простую, доступную самому широкому зрителю.

Искусство таких мастеров лишено даже намека на какую-то особую усложненность либо закодированность; наоборот, вся философия их полотен — это гимн живой природе, красоте натуры.

Эти живописцы, как правило, чуждаются эффектов, ошеломляющих состояний.

Их творчество напоминает неторопливую песнь, эпическую и привольную, а полотна требуют пристального, неспешного разглядывания, порою вслушивания, ибо каждая картина такого художника населена множеством звучащих деталей, дающих в сумме ни с чем не сравнимое, никогда не покидающее нас впечатление.

Лучшие холсты подобных художников становятся вехами в развитии искусства страны, в которой они жили и писали.

Соотечественники гордятся их картинами как национальными сокровищами, настолько велико обобщенное чувство гражданственности и ощущения Родины в этих реалистических станковых произведениях.

Казалось, что могло в середине XIX века быть привычней и обыденней для любого жителя средней полосы России, чем вид соснового леса или поля спеющей ржи?