Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 2

Но как это ни странно, а может быть, даже не столь странно, сколь, по мнению иных, чудовищно — «Преферанс» стал последним жанром в творчестве Васнецова.

Больше никогда до самой своей кончины мастер не писал бытовые сюжеты.

В Третьяковской галерее есть зал Виктора Васнецова. «Преферанс» экспонируется на одной стене с огромным полотном «После побоища Игоря Святославича с половцами», датированным 1880 годом… Их разделяет пространство в пять-шесть шагов. Дата их создания разнится всего лишь на один год. Но между ними — бездна.

Степь…

Сумерки…

Мглистое сизое небо.

Багровая луна встает из свинцового марева.

Поле сечи…

Страшная, неземная тишина окутала необъятную равнину, тела павших воинов, степное разнотравье. Ни одна былинка не колыхнется. Ветер унес лязг и грохот битвы, стоны раненых, яростные крики сражающихся.

Только сухой треск крыльев орлов, бьющихся над трупами, говорит о жизни.

Кажется, еще звенит стрела, пронзившая грудь молодого княжича.

Он мертв…

Его мягкий, почти девичий лик, обрамленный русыми кудрями, горестен и прекрасен. Тонкие брови, густые ресницы не дрогнут.

Сумеречный свет луны отметил глубокие впадины глаз, горький прикус запекшихся губ.

Венком окружили голову павшего витязя склоненные васильки и ромашки. Привольно раскинулся он на траве.

Мнится, что он спит…

Но не проснется он никогда! Как никогда не проснется и не встанет богатырь, разметавшийся рядом на сырой земле.

Поблескивают шлемы, острые секиры, тяжелые булатные мечи, красные щиты павших русичей.

В призрачной мгле не то бродят одичавшие кони, не то маячат древние курганы.

После побоища Игоря Святославича с половцами.

Быстро темнеет.

Кричат, кричат орлы.

Прилетевший жаркий ветер пошевелил оперение стрелы. Заставил затрепетать синие колокольчики, поиграл в зарослях ковыля. Тесны, тесны смертные объятия воинов.

Скорбны их лики.

Судорогой сведены могучие длани. Глубоко запали невидящие глазницы.

Смерть витает над степью.

Медленно, медленно встает над полем боя кровавый диск луны, озаряя мертвый лик побоища «на реке на Каяле, у Дону Великого»…

Здесь нет живых.

Некому рассказать о страшных часах трехдневной сечи русичей и половцев. Люди ушли. Встают примятые травы. Яростно бьются орлы. Грозная мгла затягивает небосвод. Пахнет гарью и горьким ароматом полыни и сухих трав. В разрывах черных, нависших туч трепещут синие молнии… Вот-вот ударит гром.

Реквием… Оду павшим героям создал Васнецов. Он написал холст небывалый. Это была картина-песня, полотно-былина. В нем явственно звучали строки «Слова о полку Игореве» и музыка Глинки, Бородина… Словом, это была новь!

Эти строки из «Слова о полку Игореве» служили как бы эпиграфом к картине. Васнецов создал произведение-памятник великому творению русского эпоса.

Современники, за малым исключением, не поняли этого.

Старая история повторялась…

Как всегда, больше всех усердствовала пресса.

«Современные известия» сетовали:

«Ни лица убитых, ни позы их, ни раны, наконец, — ничто не свидетельствует здесь ни о ярости боя, ни об исходе его».

Заречная слободка Берендеевка.

Рецензент негодовал, зачем это художник потратил такую массу времени и красок на эту невыразительную вещь.

«Московские ведомости» писали:

«Картина производит с первого раза отталкивающее впечатление, зрителю нужно преодолеть себя, чтобы путем рассудка и анализа открыть полотну некоторый доступ к чувству. Это потому, что в нем слишком много места отведено «кадаверизму» (то есть воспеванию трупов)».

Засим автор статьи сообщал, что картина Васнецова напоминает стихи, переделанные прозой…

Чего же можно было ждать от газет, когда даже сам Нестеров чистосердечно признавался:

«Когда Виктор Михайлович пришел к сказкам, былинам… когда о нем заговорили громче, заспорили, когда он так ярко выделился на фоне передвижников с их твердо установившимся «каноном», — тогда новый путь Васнецова многим, в том числе и мне, был непонятен, и я, как и все те, кто любил «Преферанс», пожалел о потере для русского искусства совершенно оригинального живописца-бытовика.

А что же сказал Крамской, так страстно убеждавший Васнецова не бросать жанр и продолжать «писать тип»?

И тут надо отдать дань чуткости и честности Крамского.

Он сказал Репину: «Трудно Васнецову пробить кору художественных вкусов. Его картина не скоро будет понята. Она то нравится, то нет, а между тем вещь удивительная».

Стасов не понял «Побоища», он не увидел в нем «ничего капитального».

Возмущенный Репин со всем свойственным ему темпераментом немедля написал ему:

«…Поразило меня Ваше молчание о картине «После побоища», — слона-то Вы и не приметили, говоря, ничего тузо-вого, капитального нет. Я вижу теперь, что совершенно расхожусь с Вами во вкусах, для меня это необыкновенно замечательная, новая и глубоко поэтическая вещь, таких еще не бывало в русской школе».

…Было отчего загрустить, если не впасть в отчаяние Васнецову. Огромный труд, большое чувство, вера в свое правое дело — все было поставлено под сомнение.

Не надо забывать и суету житейскую и хлеб насущный. Словом, настроение автора «Побоища» было прескверное. И вот вдруг как будто блеснул луч солнца.

Приходит письмо. Чистяков писал Васнецову:

«Вы, благороднейший Виктор Михайлович, поэт-художник! Таким далеким, таким грандиозным и по-своему самобытным русским духом пахнуло на меня… Я бродил по городу весь день, и потянулись вереницей картины знакомые, и увидел я Русь родную мою, и тихо прошли один за другим и реки широкие, и поля бесконечные, товарищи детства… семинаристы удалые, и Вы, русский по духу и смыслу, родной для меня! Спасибо, душевное Вам спасибо…

В цвете, в характере рисунка талантливость большущая и натуральность. Фигура мужа, лежащего прямо в ракурсе, выше всей картины. Глаза его и губы глубокие думы наводят на душу. Я насквозь вижу этого человека, я его знал и живым: ветер не смел колыхнуть его полы платья; он и умирая-то встать хотел и глядел далеким, туманным взглядом».

Чистяков почувствовал самое сокровенное качество живописи Васнецова — создавать у зрителя состояние причастности к истории Родины, делу народному. Полотна художника будили чувство патриотизма, гордости за свою Отчизну.