Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 2

Впрочем, возможно, он, как и другие, просто не почувствовал, не услыхал внутренний голос Васнецова. Крамской не предполагал, к какому огромному творческому взрыву уже был готов художник, и он от всего сердца, по-дружески уговаривал «заблудшую овцу» не блуждать, а идти по проторенному пути…

Пристально вглядывается в нас молодой, двадцатипятилетний Васнецов со своего «Автопортрета».

Догадываемся ли мы о его самой заветной мечте, самом сокровенном желании поведать людям новую красоту русского народного эпоса?

Ведь Виктор Михайлович вынашивал втайне эту мысль.

Он истово писал жанры, но в душе его зрели неведомые никому и никем не виданные и не писанные полотна — сказки, былины.

…Ходят жесткие желваки у скул. Вздрагивают тонкие ноздри. Русые усы скрывают линию молчаливых губ. Усталые глаза смотрят на нас испытующе и немного грустно. Догадываемся ли мы о том, как осточертела ему вся эта столичная суета, все эти заказы картинок для журналов и издательств, вся эта петербургская пестрая духовная серость, эти безысходные по своей беличьей заведенности будни?..

В самой глубине сердца вятич оберегал картины детства. Рябово… Вятская губерния…

Погожие летние дни. Поляны, цветущие луга.

Дремучий бор. Ели и пихты в два обхвата.

Зверье. Птичий гомон.

Бородатые мужики, похожие на леших, добрые, сильные. Неспешные северные хороводы.

Сказки и предания седой старины…

Виктор родился 15 мая 1848 года в селе Лопьял Вятской губернии… Той же весною 1848 года в город Вятку въехали дрожки, в которых в сопровождении жандармского офицера сидел опальный писатель Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Он прожил засим в Вятской губернии, в ссылке, восемь лет.

И написал об этом времени знаменитые «Губернские очерки», в которых изобразил казнокрадство, взяточничество, произвол и прочие прелести тогдашней Руси.

Тарас Шевченко, прочтя эти очерки, воскликнул:

«Как хороши «Губернские очерки», в том числе и «Мавра Кузьмовна» Салтыкова… Я благоговею перед Салтыковым. О, Гоголь, наш бессмертный Гоголь! Какою радостию возрадовалася бы благородная душа твоя, увидя вокруг себя таких гениальных учеников своих. Други мои, искренние мои! Пишите, подайте голос за эту бедную, грязную, опаскуженную чернь! За этого поруганного бессловесного смерда!»

Вот строки из «Губернских очерков», в которых видна вся любовь писателя к народу, к природе этого края:

«Взгляните на эти загорелые лица: они дышат умом и сметкою и вместе с тем каким-то неподдельным простодушием, которое, к сожалению, исчезает все больше и больше. Столица этого простодушия — Крутогорск. Вы видите, вы чувствуете, что здесь человек доволен и счастлив, что он простодушен и открыт именно потому, что не для чего ему притворяться и лукавить. Он знает, что что бы ни выпало на его долю — горе ли, радость ли — все это его, его собственное и не ропщет. Иногда только он вздохнет да промолвит: «Господи! кабы не было блох да становых, что бы это за рай, а не жизнь была!» — вздохнет и смирится пред рукою промысла, со делавшего и Киферона — птицу сладкогласную, и гадов разных…

Да, я люблю тебя, далекий, никем не тронутый край! Мне мил твой простор и простодушие твои* обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук, то это не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому, собственно, что эти звуки грустно и болезненно отдаются в моей душе. Много есть путей служить общему делу, не смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также не бесполезно, тем более, что предполагает полное сочувствие к добру и истине».

Крутогорск — это Вятка!

Таков эзопов язык очерков.

Отсюда Киферон и прочие гады.

Вятич… Это гордое и простое имя с честью носил Виктор Михайлович Васнецов, впитавший в себя лучшие качества гражданина этого «далекого, нетронутого края», — простодушие, ум и… умение переживать многие тяготы, которые предлагала ему нелегкая судьба в те далекие дни.

… Внимательно, настороженно вглядывается в нас молодой мастер. Его брови несколько вопросительно приподняты. Ему бы очень не хотелось, чтобы мы до конца знали все его помыслы. Нет, упаси бог, не подумайте дурного.

Просто он очень устал от вежливого хамства чиновничьего Петербурга, от казенных заказов, от…

Впрочем, решение им уже принято, нужно время.

Он посетит через три года Париж, где по совету Репина познакомится с культурой современной Европы. Там, в столице Франции, он напишет себе программу на всю жизнь — эскиз картины «Богатыри», которой суждено стать одним из самых известных полотен русской школы.

А пока молодому мастеру предстоит испытать провал своей первой картины-былины «Витязь на распутье». И от этого фиаско его отделяет всего пять лет. Возможно, он предвидит все тернии своего пути, и поэтому его лик строг и немного грустен…

Но не только легкая печаль разлита по его тонкому лицу.

В нем скрыты сила и уверенность.

Ведь это он через много лет с полным правом скажет:

«Мы внесем свою лепту в сокровищницу мирового искусства, когда все силы свои устремим на развитие своего родного искусства, то есть когда, с возможным для нас совершенством и полнотой, изобразим выражение, красоту, мощь, смысл родных наших образов, нашей русской природы и человека, нашей настоящей жизни, нашего прошлого, наши грезы, нашу веру.

Книжная лавочка.

И он это сделал.

Но это потребовало многих лет борьбы, труда, испытаний.

«Книжная лавка». Рынок. Жаркий день. Пыль. Под дощатым навесом книжной лавки развешаны яркие картинки из житий святых. Пачки грубо размалеванных лубков навалены на прилавке. Мятые, грубые, они все же вызывают интерес немногих зевак. Покупатель один — бородатый мужик в сером кафтане, с топором за поясом. Он осторожно и бережно держит в руках лубок с изображением страшного суда. На листе наведены страсти великие.

Мужик вздыхает и чешет затылок. Пожилой священник толкует ему смысл картинки.

— Господи! Что же это с нами будет? — причитает ветхая старуха с надвинутым на глаза платком.

— Ишь ты, глупая, — произносит батюшка, важно растягивая слова, — придет пора, и настанет твой черед предстать перед страшным судом…

Русь… Могучая и бессильная. Воспетая и проклинаемая. Закоснелая в своей отсталости, погрязшая в драме невежества и суеверия.

Власть предержащие делали все, чтобы свет знания и свободы не достиг широких кругов народа. Васнецов талантливо изобразил обычную жанровую сценку той поры.

Вспоминаются гневные строки Некрасова: