Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 2

Зарделась кособокая печь, замерцали оклады икон.

Засветились листы рисунков Андрея Рябушкина, приколотые к рассохшимся бревенчатым стенам.

Сборы были недолги.

На другой день Андрей Рябушкин получил драгоценную бумагу из волостного управления. Она гласила:

«1875 г. Августа 16 дано сие Тамбовской губернии Борисоглебского уезда мальчику села Станичной слободы Андрею Петрову Рябушкину в том, что он уволен для поступления в воспитанники какого-либо художественного заведения, где только может быть принят к изучению художественному искусству… Рожден от государственного крестьянина Петра Васильева и жены его Пелагеи Ивановой Рябушкиных 17 октября 1861 года. Родителей его в живых нет, телосложения по наружному виду здравого… Старший его брат Федор Петров Рябушкин остался на земле».

Небольшой баул, папка с набросками — и четырнадцатилетний юнец отправляется со своим покровителем в Москву.

Андрей Преображенский, тогда начинающий художник, уже несколько лет исподволь наблюдал за талантливым Андрейкой, который на его глазах помогал отцу, самоучке-живописцу, был трудолюбив, застенчив, очень музыкален, а главное, много и весьма по-своему рисовал с натуры.

Надо заметить, что Андрей Харлампиевич потом всю жизнь, чем мог, способствовал Андрею Рябушкину.

Порою их дружба охладевала, но Преображенский был верен своему подопечному до самого конца и сыграл в его судьбе роль немаловажную. Мы встретимся с ним еще раз почти через тридцать лет. Но об этом позже…

Московская улица XVII века в праздничный день.

Просторный конференц-зал санкт-петербургской Академии художеств. Прозрачный жемчужный свет струится в огромные окна, бросая холодные блики на янтарный до блеска начищенный паркет.

Зал безлюден.

Вразброс расставлены старинные стулья красного дерева. Длинный полированный стол с богатой инкрустацией гол. Лишь одинокие листки бумаги, кем-то забытые.

Только массивные бронзовые пепельницы, полные окурков, да запах табака напоминают о том, что всего полчаса тому назад здесь было людно, шли споры, решались судьбы людей.

Убеленные сединами маститые академики, профессора порою неторопливо и важно, иногда запальчиво, а в редких случаях горячо, до крика обсуждали полотна, представленные на соискание золотых, серебряных медалей.

У окна — скромно одетый молодой человек в глубоком раздумье застыл, держась за спинку стула.

Это был Андрей Рябушкин.

Он остался незаметно в помещении после шумных дебатов, вызванных его картиной.

Уже добрый старик сторож дважды ворчливо спрашивал, когда можно убирать зало и запирать дверь, а он все глядел и глядел на зыбкую рябь у гранитной набережной, на застывших немых каменных сфинксов у входа в Академию.

Величественный Петербург простерся на берегах Невы.

Широкий разлет реки, обрамленный дворцами, венчал купол Исаакиевского собора.

На лестнице, спускающейся к воде, толпилась молодежь.

На душе у Андрея было грустно. Вот и окончились незаметно пятнадцать лет учения.

Сперва Москва. Училище живописи, ваяния и зодчества.

Мудрый Василий Григорьевич Перов. Его неторопливые советы, доброта, которую он так щедро проявил к нему, крестьянскому мальчишке-сироте. Не забыть его гостеприимный дом и такие желанные вкусные обеды, о которых потом мечтал нудные несытные недели.

Товарищи по училищу братья Коровины, Левитан, Нестеров.

Затем Петербург, Академия.

Долгие трудные годы школы. Голодные месяцы, иногда просветы в несколько дней, потом снова нужда и труд.

Стыдные прошения о помощи.

Ожидание новобрачных от венца в Новгородской губернии. Фрагмент.

Он не ленился, помня завет матери. И вот, наконец, звание классного художника первой степени. Что ждет впереди?

Нет ни родных, ни близких, ни семьи.

А ведь он на пороге тридцатилетия.

Спасибо товарищам по Академии, Тюменеву и Беляеву, что пригрели его. Без них жизнь в столице была бы невыносима.

Хотя грех было жаловаться на отсутствие заработков, особенно в последние годы. За иллюстрации недурно платили, но все это было несерьезно. Крестьянский сын Андрей Рябушкин понимал лучше всех, чего стоили эти шальные доходы.

Нет, нет, надо заниматься истинным делом — живописью. К ней лишь тянулось сердце.

Пришел сторож. Пробурчал что-то невнятное. Но Андрей понял, что пора уходить. Тяжело звякнула за ним массивная дверь.

Мастерская встретила его хаотическим беспорядком. Десятки эскизов, рисунков, этюдов валялись на полу. Небольшие холсты на подрамниках стояли прислоненные к стене. Дипломное полотно на библейскую заданную тему показалось Андрею Рябушкину неоконченным, сырым.

«Почему его так хвалили студенты? — подумал Андрей. — Зачем об этом наспех написанном холсте шли такие споры у профессуры? Еще бы год… Тогда можно было фундаментально прописать такую махину».

Молодой художник стал складывать работы в папки. Пепельный вечерний свет мягко стушевывал углы студии, лишь стеклянный фонарь покатого потолка мансарды источал трепетное голубое сияние.

Ни звука, кроме шуршания бумаги и холстов, не нарушало покоя студии.

Андрею казалось, что он чувствует, как бьется сердце.

Вдруг Рябушкин услышал, что по коридору гулко зазвучали чьи-то шаги.

Вот кто-то невидимый остановился у двери.

Аккуратный, вежливый стук заставил вздрогнуть.

Высокий узкоплечий человек в двубортном черном сюртуке вступил в мастерскую.

Рябушкин увидел сапоги с квадратными носами и мягкими голенищами.

Едут!

Он вгляделся в вошедшего и сразу узнал такое знакомое всем русским художникам большелобое тонкое лицо с удивительно проницательными карими глазами и длинной бородой.

Это был Третьяков.

Павел Михайлович остановился у дипломной картины.

Привычно скрестил руки и задумался.

Долго, долго молчал.

Затем спросил:

— Что вы думаете делать с картиной? — Его голос, бархатистый, мягкий, который многие называли «бриллиантом искренности», проникал в самую душу Андрея.

— Разрежу холст на куски, для этюдов, — ответил он.

— Зачем же? Я возьму его, если вы не против.

Рябушкин оторопело молчал.

Все было неожиданно, как в сказке.

Вдруг вечером сам Третьяков…

А ведь картина сырая.

Когда Павел Михайлович сердечно распрощался с молодым мастером и удалился, Андрей еще не успел поверить, что все это наяву. Как с неба упали такие нужные пятьсот рублей.