Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 2

Рябушкин с какой-то дивной покоряющей легкостью создал за эти короткие годы свои звездные холсты.

Вот его последняя картина, написанная масляными красками.

«Московская девушка XVII века»…

Будто с фрески далекого итальянского проторенессанса сошла эта стройная девушка.

Но шаги ее звучат не по звонким плитам Флоренции, не ласковый теплый ветер Тосканы колышет ее одежды — московский февральский снег скрипит под красными точеными каблучками узконосых сапожек.

Морозная вьюжная поземка треплет длинную, до пят, шубку и румянит щеки. Вьется пышная, до пояса, русая коса, туго переплетенная алой шелковой лентой.

Не идет — летит девица в высоченной огромной меховой шапке (какую сегодня мечтали бы носить наши модницы), спешит не переводя дыхания.

Прижата к трепетной груди пушистая муфта, гордо поднято насурьмленное курносое личико.

Раскосые глаза прищурены, накрашенные пухлые губы плотно сжаты. Острый девичий подбородок надменно вздет.

Все, все в ней будто говорит:

«Не подступись»…

Залегли глубокие сугробы, не разъезжены колеи от полозьев саней. Замела вьюга крыши деревянных изб, древнюю многоглавую колоколенку.

Пустынна улица старой Москвы.

Слышно только, как хрустит снег, да откуда-то издалека доносится крик воронья.

Весна близка.

Потому, наверно, и летит быстрее птицы боярышня, спешит не чуя ног.

Глядя на это небольшое полотно Андрея Рябушкина, ни на минуту не приходит мысль, что эта картина сочинена, что она только плод фантазии живописца — настолько реально, сокровенно прочувствован, будто подсмотрен ненароком, сюжет.

Наблюден и вроде набросан с натуры.

Но это удивительное произведение искусства создано не столько кистью умелого, опытного мастера, сколько исторгнуто, спето самою душою художника, влюбленного в русскую старину.

Оно сотворено, как говорится, на одном дыхании и, может быть, сделано за несколько часов.

Но это итог огромного труда, опыта, пристрастия, таланта.

Рябушкин создал свою последнюю работу масляной краской.

Последнюю.

Через год его не стало.

Но как жизнелюбива, свежа, современна по живописи его картина!

Вице-президент Академии художеств граф И. И. Толстой получил телеграмму от 27 апреля 1904 года, где сообщалось «о кончине Андрея Петровича Рябушкина, последовавшей от острой формы туберкулеза легких сегодня в ночь в усадьбе Дидвине».

… Пронзительный весенний ветер шумел в ветвях берез, гнал стылую зыбь по реке Тигоде, трепал полы одежд у маленькой группы людей, замерших у свежей могилы.

Их было немного.

Семьи Тюменева и Беляева. Гравер Матэ и Андрей Преображенский, приехавшие из Петербурга.

В сторонке молча жались крестьяне из окрестных деревень, несшие гроб и провожавшие мастера в последний путь.

Друг художника Илья Тюменев позже вспоминал:

«В гробу он лежал такой же беленький, худенький, такой же симпатичный, каким бывал и в жизни..

В далекие времена в прекрасной Венеции инквизиторы призвали на свое страшное судилище Паоло Веронезе и спросили его, как посмел мастер вольно изобразить канонический евангельский сюжет.

Художник гордо ответил:

«Мы, живописцы, позволяем себе вольности, какие позволительны поэтам и безумцам.

Пораженные его словами грозные судии молчали.

«Безумцы»…

Сколько раз мы читали это слово в истории искусства. Так говорили современники о своих гениальных живописцах.

Самодовольные голландские бюргеры величали сумасшедшим Рембрандта ван Рейна лишь за то, что он не укладывался в их параметры бытия.

Парижские биржевые маклеры считали свихнувшимся своего коллегу Поля Гогена, сменившего их профессию на кисть художника…

Потом проходило время, и все становилось на свои места, все, как говорится, «обретало свою полочку».

Но бывали случаи, когда иные большие художники не выдерживали накала борьбы, горечи непризнания, разрыва между стремлением к творчеству и трудностями жизни — тогда их одолевал тяжкий недуг, суровая реальность будто карала дерзких. Эти живописцы как бы сгорали в пламени костра своего гения.

Так было с Винсентом Ван Гогом.

Такая же судьба постигла Михаила Врубеля.

Самое поразительное, что уже больные мастера в конце судьбы в минуты просветления продолжали творить.

Врачи, лечившие их, в один голос заявляли, что психика художников в эти часы была абсолютно здорова.

Да, много, много еще неоткрытого хранят в себе тайны природы человека, его духа.

Где грань прозрения?

Как открываются новые горизонты прекрасного?

Мы называем Андрея Рублева, Микеланджело Буонарроти, Михаила Врубеля предтечами; теперь есть более современное понятие — новатор.

Но вечный смысл нови в том, что эти люди, их гений давали возможность всему человечеству становиться выше, добрее, чище, проникать в еще не познанное.

Однажды Альберту Эйнштейну задали вопрос: что поразило его больше всего в жизни?

Он ответил: «Ощущение таинственности».

И это сказал человек, имевший дело с формулами.

Но вернемся к изобразительному искусству…

Третьяковка. Белая лестница, немолчные звуки тысяч шагов. Бесконечная анфилада залов второго этажа. Виктор Васнецов, Нестеров, Суриков, Репин…

Ступени ведут вниз, на первый этаж.

И сразу загорается дивными красками витраж.

«Рыцарь». Белый конь несет гордого победителя. Он склонил тяжелое копье перед прекрасной дамой. Цветные стекла сверкают алыми, бирюзовыми, лиловыми колерами.

Это маленькое окно. Его самоцветная мелодия сразу вводит нас в мир легенды, сказочных грез.

Заломила тонкие нежные руки Волхова. Блестят слезы в широко открытых очах сказочной царевны. Она прощается с призрачным миром грозного царя морского. Ее мысли полны разлуки с любимым. Плещут волны, шумит густая осока. Гаснет свет вечерней зари. Мерцают драгоценные камни венца царевны…

Рядом на стене «Тени лагуны» — огромная раковина-жемчужница и как бы рожденные ею волшебные девы. Изумрудную рябь рассекают черные плавники чудесных рыб. Чуть намечена фигура Нептуна.

Испания. Фрагмент.

В картине — гармония рождения мечты, безудержный поток зрительных ассоциаций, чарующих своей раскованной художественностью.

Мир Врубеля.

Залы выставки, посвященные стодвадцатипятилетнему юбилею со дня рождения этого гениального русского художника конца XIX — начала XX века.

Летят в свинцовых сумерках, оседлав волшебных скакунов, доктор Фауст и Мефистофель.