Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 2

Пан.

Может, порою только легкий шорох крыльев да плеск волн нарушают безмолвие. Но сколько скрытой песенности в этом молчании. В картине нет действия, жеста. Царит покой.

Все как будто заколдовано. Но вы слышите, слышите живое биение сердца русской сказки, вы будто пленены взором царевны и готовы бесконечно глядеть в ее печальные добрые очи, любоваться ее обаятельным, милым лицом, прекрасным и загадочным.

Художник пленил нас магией своей волшебной музы.

И мы, жители XX века, на миг оказываемся в неведомом царстве грез. Живописец-чародей заставляет нас забыть о скепсисе, свойственном нашему отношению к чудесам, и властною рукою гения усиливает в сердцах наших чувство веры в добро, прекрасное.

«Пан». 1899 год. Сумерки. Еще синеют, отражая вечернее небо, воды маленькой речки, а в густой мгле за черным частоколом старого бора встает молодой румяный месяц.

О чем-то шепчутся березы, но тишина незаметно завораживает природу, и вот начинают сверкать голубые, родниковой свежести глаза Пана.

Я вижу в гладком стекле, покрывающем картину, десятки внимательных молодых глаз, всматривающихся в этого доброго старика-мальчишку, вот-вот готового заиграть на свирели, и вновь убеждаюсь, что зрителям конца XX века нисколько не претит фантастичность в искусстве, наоборот, они видят в этой картине простор для мечты. Кто из нас не слушал странные и не всегда понятные голоса ночной природы!

Казалось, все рассчитали и высчитали мудрые ЭВМ, люди уже проникли в недра атома и в бездну космоса, но ощущение непознанности, загадки почему-то не покидает нас.

Я не раз спрашивал себя, почему даже в невыносимую июльскую жару залы выставки Врубеля полны людей?

Они глядят и молча размышляют…

Редчайший дар колориста проявил Михаил Александрович в своей картине «К ночи», созданной в 1900 году. Надо было обладать поистине феноменальной зрительной памятью, чтобы запечатлеть сложнейшую гамму задуманного полотна.

Сирень.

Приближается ночь. Веет прохладой от темных просторов древней скифской степи, где гуляет ветер.

Но земля, кони, одинокая фигура будто напоены жаром ушедшего дня. Багровые цветы чертополоха, рыжий конь — все будто несет следы ушедшего солнца. Отчизна пращуров.

Бродят лошади на фоне сумрачного неба, бескрайние дали тают во мгле, царит атмосфера первозданности, природы.

И как воплощение ее души — не то сказочный пастух, не то бородатый леший с огромной гривой волос, с могучим, словно кованным из меди, торсом.

Еле мерцает серп молодого месяца, гулкая тишина объемлет степные просторы, только храп коней да печальный крик ночной птицы нарушают безмолвие сумерек…

«Сирень» (второй вариант). 1901 год.

Этот ноктюрн не дописан Врубелем. Но волшебные гаммы фиолетовых, лиловых тонов созвучно поют гимн красоте.

Прохладой, свежестью веет от этого большого холста. Кисть мастера предельно раскованна, каждый ее удар точен. Колера сиреневые и глубокие зеленые создают удивительное настроение спокойствия, умиротворенности.

Незавершенность полотна приоткрывает нам творческий процесс художника, его поразительное умение намечать большие отношения цвета, точно видеть тон, внутренний орнамент холста.

Из-за кустов сирени выглядывает смеющаяся голова духа природы, одного из тех, которыми древние мифы населяли мир. Даже незаписанный кусок холста с намеченным силуэтом задумчивой женской фигуры, сидящей на садовой скамейке, нисколько не снижает общего впечатления гармонии и раздумья, которыми пронизан холст.

Трудно поверить, что близок грозный финал творческого пути.

«Демон». 1902 год. Художник ощущает приближение неотвратимого конца.

Все силы его напряжены до предела.

Он десятки раз переписывает огромный холст.

Современники вспоминают, что уже на выставке «Мира искусства», где было экспонировано полотно, Врубель каждое утро над ним работал.

Это был «Демон поверженный» — так называют его сегодня.

Как изменился герой картины 1890 года!

Всего двенадцать лет отделяют того цветущего, полного сил юношу от этого смятенного, истерзанного облика.

Лишь в глазах Демона сохранилась с тех лет та же тоска, сила прозрения.

Но страшнее сведены брови.

Глубокие морщины прорезали лоб.

С невероятной высоты упал Демон. Бессильно распластаны крылья. В безумной тоске заломлены руки. И если в раннем холсте мы ощущаем хаос рождения, в котором живет надежда, то в поверженном Демоне царит крушение. Никакое богатство красок, никакие узоры орнаментов не скрывают трагедии сломленной личности.

Напрасно трактовать врубелевского Демона как духа зла, свергнутого с небес всемогущим богом.

Думается, оба Демона — и 1890, и 1902 годов — глубоко автобиографичны. Мастер, как никто, знавший объем своего дарования, свою творческую силу, не исполнил до конца грандиозных замыслов, которыми была полна его душа.

И если в «Демоне сидящем» тридцатитрехлетний художник, испытавший непомерное разочарование в осуществлении многих надежд, еще полон сил, то сорокашестилетний Врубель мужественно и невероятно ясно ощутил грядущий финал своей бесконечно тяжелой и полной разочарований судьбы.

Нервы его не выдержали.

Ни заботы жены, ни желанное признание не смогли вернуть здоровье.

Тяжкий недуг свалил художника.

В «Демоне» 1902 года есть деталь, которая не раз заставляет задуматься о секретах, заключенных в еще не до конца исследованной системе человеческого сознания.

Всмотритесь в розовый луч зари, осветившей корону Демона. Свет упал из-за гор, он намечен двумя-тремя ударами кисти на фоне диких скал.

В наступающей тьме безумия художник верил в возвращение света, в новую зарю творчества.

И она пришла.

Врубель вернулся к живописи. Эти мгновения были недолги. Жемчужиной той поры стал портрет Н. И. Забелы 1905 года «После концерта».

Догорают, тлеют угли большого камина.

На широкой тахте дама в вечернем туалете.

Ее образ словно размыт временем.

Резкими линиями намечено платье, декор камина, но нежны касания руки, рисующей портрет любимой.

Художник будто прощается с дорогим ему человеком, видит ее через встающую между ними фатальную преграду.

Этот холст глубоко трагичен. В нем с невероятной яркостью предстает вся драма судьбы мастера.

Врубель ушел…

О похоронах, состоявшихся в апреле 1910 года, с волнением рассказывает дочь П. М. Третьякова А. П. Боткина:

Похороны… Но какая ирония! Отпевали в Академии, заведовал всем Беклемишев… Царили ученики Академии, студенты, ученики школы Званцевой (Бакста) и члены Союза русских художников. Их была масса, несли гроб попеременно. Среди Вознесенского — несли Бенуа, братья Лансере, Добужинский. Вообще было очень хорошо. А на кладбище, на краю, среди поля, гора венков. Блок говорил, а над головами жаворонки заливаются».