Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. т. I

Его ателье было расположено буквально в двух шагах от древней Пороховой башни, или, как называли ее пражане, Прашной брани. Сердце замирало. Наконец, собравшись с духом, я позвонил.

Долго, долго, внимательно разглядывал мои эскизы, этюды, рисунки замечательный чешский художник. Крупного роста, с приветливым открытым лицом, с которого не сходила добрая улыбка, он окончил просмотр и, похвалив за трудолюбие, ответил положительно на просьбу принять меня в специальную мастерскую Швабинского при Академии изобразительных искусств.

Это был 1924 год.

Незабываемая пора молодости, когда так нужен поводырь, ибо мастерство, познание искусства гравера, нелегкое, многотрудное, не приходит сразу. Швабинский был не только блестящим профессионалом.

Кроме виртуозного владения кистью, карандашом, резцом, он обладал неоценимым даром педагога.

Всю жизнь будут помнить его школу.

… Василий Ильич достал три штихеля — блеснула острая сталь.

— Вот эти штихели, — промолвил Касиян, — я берегу уже двадцать с лишним лет. Покидая горящий от бомбежек Харьков, из всего имущества я взял только их. Теперь я могу тоже сражаться с фашистами, — ведь это мое оружие.

Думаю, что Швабинский, мой учитель, благословил бы меня.

Ведь гитлеровцы оккупировали не только Харьков, Киев, но и Прагу. Но я надеюсь еще увидеться со своим старым профессором, когда нацизм будет изгнан из Европы.

В 1958 году Василий Ильич был приглашен в Прагу на юбилейные торжества, посвященные восьмидесятилетию со дня рождения Макса Швабинского.

К сожалению, встреча с учителем не смогла состояться.

Мастер уже ушел.

Но ученики его «Специальной студии», старые друзья Касияна, преподнесли ему на память чудом уцелевший эстамп его гравюры, сделанной в те далекие двадцатые годы.

Так жива, несмотря на самые суровые жизненные испытания, дружба культур, искусств.

Касиян написал в своих воспоминаниях:

«Только то твое, что ты отдал». Эти строки великого грузинского поэта Руставели, записанные украинским мастером, учеником чешского художника, как нельзя лучше подчеркивают связь времен и народов.

Шедевр… столь знакомое всем понятие имеет два толкования:

Образцовое изделие, которое во многих средневековых цехах требовалось от ремесленника, стремящегося стать самостоятельным мастером, для доказательства его профессионального мастерства.

Образцовое произведение — высшее достижение искусства, мастерства.

Агесандр. Афродита Милосская

Изделие, ремесленник, мастер, профессиональное мастерство. Высшее достижение искусства. Как эти слова мирно и согласно существуют рядом.

Да, шедевр, как всякое большое творение живописи, скульптуры или любого другого вида искусства, немыслим без мастерства. А мастерство «как известно, невозможно без освоения традиций, школы, если хотите, цеховых навыков.

Недаром в пору расцвета искусства, в эпоху итальянского Ренессанса все начиналось с боттеги — мастерской, которой руководил выдающийся художник, передающий свой опыт, знания ученикам, начинавшим свой труд с азов.

Юноши, а порой мальчишки терли краски, грунтовали доски. Копировали образцы. Рисовали с антиков и натуры.

А уж затем писали, включаясь постепенно в заказные работы, исполняемые учителем.

Так, Леонардо проложил свой путь к всемирной славе в боттеге Андреа Верроккьо, где учился рядом с Гирландайо.

Все шло в то далекое время в ежедневных трудах, неустанном учении, в состоянии вечного преклонения перед пластическим идеалом, воспетым еще в пору греческой античности.

Дух времени Ренессанса — юный, порою мятежный и беспокойный — нисколько не мешал творить.

Каждый грозный владыка грезил заполучить к своему двору если не самого прославленного живописца, подобно Рафаэлю или Тициану, то хотя бы его создания.

Но не только святейшие папы, короли и герцоги жаждали обладать произведениями больших живописцев.

Обыкновенный флорентийский купец Франческо Джокондо стал причиной появления знаменитой «Джоконды», заказав да Винчи портрет своей супруги. Красота в искусстве при всей сложности, а порою жестокости времени итальянского Ренессанса была почитаема всеми, боготворима и желанна.

Ренессанс.

И если Древний Восток, Египет, Греция, Рим оставили нам непревзойденные памятники скульптуры и архитектуры, то итальянский Ренессанс показал всю прелесть земной радости бытия, запечатленной в еще неведомых по прелести картинах.

Имена Фидия, Праксителя, Мирона отметили взлет ваяния в Греции, определивший на многие века, да, кстати, и поныне реальность прекрасного, изображенного в мраморе и бронзе.

Живописцы итальянского Ренессанса от Джотто до Леонардо открыли новую красоту, оставив человечеству гениальные творения, в которых чудесное жило рядом с реальным, и люди впервые увидели во всем великолепии свое, земное.

Одни века сменяли другие.

Многие дивные шедевры гибли в пламени войн.

Но даже то, что осталось, рисует нам непрерывную эстафету, которую принимает одно поколение мастеров за другим.

И это не всегда поступательное, а иногда прерывающееся движение, начавшееся с незапамятных времен, происходит и до наших дней…

Всего несколько шедевров …

Взгляните на странный, почти птичий, хищный профиль Федерико да Монтрефельтро, кисти Пьеро делла Франческа. Вы никогда уже не забудете этот крючковатый нос-клюв. Тонкие, в нитку сухие губы. Тусклый, все повидавший взгляд. Красный густой цвет одежды на сутулой фигуре герцога, возвышающейся над просторными урбинскими далями. Внешний покой, тишина царят в картине… Переверните страницу. Страшный хаос духовный, будто высвечен колдовским оком мастера. Иероним Босх сумел очертить гамму невероятных по накалу страстей, обуревающих толпу людей. Какие только пороки не обнаружил зоркий глаз художника — ханжество, лживость, притворство, глумливость, ярость… А ведь это лишь фрагмент картины.

Леохар. Аполлон Бельведерский.

«Автопортрет» Альбрехта Дюрера. Чеканная простота. Пристальный, проникающий взор ученого. Живописец полон сил. Ему подвластна строгая гармония. Духовное равновесие, достоинство в каждом штрихе картины… Всего поворот страницы… и будто гряда лет промелькнула перед нами. «Как время сушит человека», словно говорит Дюрер в «Портрете отца». Как подозрителен прищур недоброго взгляда. Мелки, дробны морщины пергаментного лица. Кажется, приближается порог самой жизни старца. Об этом свидетельствует колорит картины — черные, коричневые, тусклые желтые краски. Уходящая сила старика еще спрятана в твердом подбородке, скрыта в покатых плечах, но конец близок.