Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 3

Верю, что молодые художники, которым творить уже в новом тысячелетии, найдут в себе силы осмыслить, понять, постичь и отразить бесконечно разнообразный мир людей, природы.

И тогда зрители вновь увидят картины, в которых будет вечный процесс обновления, противостояния сил добра и зла, веры в Человека.

Л. Хныгин. Портрет А. Полюшенко

… Мытищи. Трудовая улица.

Мастерская Андрея Полюшенко. Большое помещение, заставленное десятками холстов, подрамников, папками с рисунками.

Мастер ставит на мольберт один за одним пейзажи.

, Март»…

Тонкие голые ветки белых берез тянутся к голубому небу. Веселые лучи солнца пробили сиреневую дымку и окунулись в синий пруд, пробежали по красной крыше, выкрасили звонким кобальтом тени на талом снегу, зажгли самоцветные искры на серебряном насте. Прерывисто дышит обнаженная земля.

Дрожат в теплых струях воздуха молодые побеги берез. Тайное волнение окутало пробуждающиеся просторы полей.

Бегут, бегут по разъезженным колеям трепетные тени.

Кричат грачи. Поет дробная капель. Весна. Март. Зябко и радостно. Тугая весенняя пустота, бирюзовая, звонкая, чарует душу, зовет в лазоревые дали. Тихо.

Аж звон в ушах. Тает снег. Журчат вешние ручьи. Воздух дурманит.

Голубая весна набирает силу…

Холст художника Полюшенко полон музыки всепобеждающей юности природы — в стежках освобожденной воды, бегущей по просторному полю, блещущих бликах солнца, розовой дымке, окутавшей вершины деревьев.

Последнее борение зимы передано живописцем в столкновении теплых и холодных тонов, пронизывающих полотно.

В картине мы словно слышим мелодию тютчевских стихов, до нашего слуха долетают звуки музыки Рахманинова. Весна. Март.

Сюжет традиционный, классический, писанный не одним десятком мастеров. Полюшенко находит свой ключ к решению этой темы.

Кисть художника взволнованна, лирична.

Это, однако, не делает решение, манеру камерными. Небольшой по размеру холст построен на широком дыхании.

Колорит «Марта» мажорен и сложен. Мастер хорошо изучил тонкие законы валера, свойственные станковой живописи.

Я прошу Андрея Петровича рассказать о своих учителях, о том, как он начал писать.

— Основным и первым моим учителем была сама жизнь, — говорит Полюшенко. — Родился я в деревне Коренной Богучар-ской волости Воронежской губернии. Глубинка России.

Частые неурожаи. Суховеи. Черные бури. Выжженная, выгоревшая земля…

Голод погнал нашу семью. Мы покинули этот край и переселились на Кубань.

Степь.

Пахнет донником, полынью. Прошли косые ливни.

Во все небо полыхает радуга. Ветер гонит золотые волны спелой пшеницы. Подсолнухи тянутся к солнцу.

Ликует земля.

Все кругом удивительно, поражающе ярко.

На всю жизнь осталось у меня ощущение бескрайнего, прекрасного мира.

Тихорецкая.

Алые зори блестят на накатанных рельсах. Красные теплушки. Кумачовые лозунги. Кричат паровозы… Слышен гул орудий. Гражданская война. Жара. Пыльная марь.

1919 год. Горячий степной ветер доносит грохот духового оркестра, конский храп, лязг железа, и надо всем этим синий сатин неба, выгоревшее солнце. Красноармейские эшелоны. Загорелые, белозубые, тощие, перетянутые, как осы, бойцы.

Мы целые дни с ребятами толкались у путей. Слушали огневые речи на летучих митингах. Порою нам дадут поносить красноармейский шлем. Покажут, как ладить с винтовкой.

Детство. Золотое время.

Ничто не страшило меня. Ни голод, ни пальба.

Мир был чудесен. Я лепил из глины бойцов. Рисовал на обрывках бумаги все, что поражало мое мальчишечье воображение.

Март.

Потом мы переехали в Нижний Новгород.

1923 год.

Я учусь в школе имени Льва Толстого. Эта старая гимназия находилась на Полевой улице, близ острога, где в одной из башен был когда-то заключен Максим Горький.

Я много бродил, глазел на пеструю жизнь этого волжского города. Рисовал.

Скоро учитель рисования Николай Васильевич (фамилии, грешник, не помню) заметил мои способности и посоветовал учиться живописи.

Долго и тщательно я укладывал в синюю папку свои рисунки и этюды с натуры и наконец собрался с духом, пришел в изотехникум.

У входа над дверью были прибиты черные штаны в ярких оранжевых и желтых заплатах. Стены были исписаны и измазаны бог знает какими каракулями.

Словом, царили анархия и хаос.

Я был поражен, но потом, пересилив робость, постучался в класс.

Дверь открылась, и я увидел нечто невообразимое.

Рыжий студент быстро вращал над головой лист бумаги с налитой на него краской. Краска растекалась причудливыми узорами.

Другой парень положил на пол холст и плескал на него краски из разных банок. Пока я глазел, раскрыв рот, на эти чудеса, ко мне подошел кудлатый детина в холщовой блузе, до такой степени измазанной маслом, лаком и краской, что блуза стояла на нем коробом.

«Учиться хочешь, малек? — спросил он. — Что принес? Покажи».

Я робко стал развязывать тесемки папки. Осмотр рисунков был молниеносен.

«Это старо! — пробасил важно детина. — Возьми свои опусы. Подари их своей бабушке! С такими почеркушками к нам не суйся!»

И я ушел…

Долго бродил, потерянный, по городу, пока не вышел на берег Волги.

Могучая река мерно катила свои волны.

По огромному небу величаво плыли облака. Речной, вольный ветер пел мне свою песню.

Волга.

Как сегодня все это далеко!

Пролетела юность, пора учебы, работы. Никогда не забуду огни строек над Волгой, кумач лозунгов первой пятилетки…

Шли годы… Вспоминаю, с каким трепетом отправлял свои первые полотна на выставку в Москву.

1940 год. Москва. Кузнецкий мост.

Выставочный зал. Происходит отбор холстов на выставку «Художники периферии РСФСР». Мои работы в числе прочих расставлены вдоль стены. К ним подошла группа мастеров, и среди них пожилой суховатый мужчина в наглухо застегнутом черном пиджаке, со строгим, аскетичным лицом.

Все прислушивались к его словам.

Он, указав тростью на три моих пейзажа, сказал: «Покажите жюри вот эти холсты. А остальные уберите, они вам ничего не прибавят».

Это был Михаил Васильевич Нестеров.

Трудно рассказать, что творилось со мной в те дни… Ведь какие корифеи смотрели мои работы!

На обсуждении выставки, на которой мой пейзаж «Снег выпал» получил первую премию, выступали Юон, Бакшеев, Грабарь, Крымов и я услышал впервые добрые слова о своих пейзажах из уст моих любимых живописцев.