Андрей Кобяков - Русская Доктрина

Если обратиться к институциональным воплощениям этого идеологического направления, то, пожалуй, наиболее полную и продуктивную систему подобной властной правозащиты удалось создать Римской республике в V веке, после примирения патрициев и плебеев и восстановления единства римской общины. Институт народных трибунов специально был создан с целью защитить плебеев от незаконных посягательств других магистратов. Tribunica potestas (власть трибуна) включала в себя право отмены всякого распоряжения любого магистрата, которое наносило ущерб кому-либо из римских граждан, право вето на любое предложение, вносимое в сенат или народное собрание, которое трибун считал идущим во вред народу. Всякое сопротивление трибуну, использующему свое законное право, считалось заслуживающим смертной казни. Право ходатайства за обиженного гражданина и любой возможной помощи ему было, собственно, даже не “правом” трибуна, но его священной обязанностью , для успешного выполнения которой предоставлялись и другие права. Для того чтобы гражданин ни минуты не оставался без защиты, трибун обязан был никогда не покидать Рима, а его двери всегда должны были быть открыты...

Очевидно, что власть, подобная власти трибуна, наиболее эффективна в целях реальной защиты гражданских прав – она способна вторгнуться в случае нарушения в действия любой инстанции и остановить любую процедуру, наносящую ущерб гражданину. При этом на власть трибуна в Риме с самого начала накладывались логичные ограничения. Во-первых, она могла быть парализована в случае злоупотребления – властью другого трибуна. Во-вторых, она не распространялась на imperium, то есть на военную власть консулов, и, таким образом, трибун даже в случае намеренного злоупотребления властью не мог повредить военной безопасности государства. (В данном случае мы наблюдаем разумную пропорциональность государственных начал в Древнем Риме: каждое из начал имеет свою зону автономной ответственности.)

Для современной России обращение к римским принципам правозащиты, да и вообще к римскому государственному опыту, было бы настоящим переворотом, причем переворотом исключительно продуктивным и в то же время традиционным, обращающим нас – граждан Третьего Рима – к римским истокам русской имперской государственности, к римскому опыту устроения власти. Последовательное применение принципа народного суверенитета на практике означало бы прежде всего восстановление суверенитета России над самой собой – то есть решение проблемы, которая имеет не только внешнеполитическое, но и внутреннее измерение. Впрочем, понятно, что нынешняя идеология “правозащиты” куда больше устраивает коррумпированную бюрократическую систему. Ведь эта идеология даже признает за чиновником своеобразное “право на произвол”, поскольку он – не более чем одна из ипостасей тотально порочного государства. И правозащитная деятельность в ее современном исполнении для бюрократической системы не опасна – ведь никакого властного вето за ней не стоит. Поэтому современные правозащитники так далеки от древнего идеала “народного трибуна” и так далеки от подлинной нелицемерной демократии.

Государство в своем здоровом осуществлении всегда совмещает в себе черты учреждения с чертами корпорации: оно строится и сверху, и снизу, и по принципу властной опеки, и по принципу выборного самоуправления. Ибо есть такие государственные дела, в которых необходимо властное распоряжение; и есть такие дела, в которых уместно и полезно самоуправление.

И.А. Ильин

Принятие идей Русской доктрины в качестве руководящих не только не приведет к снижению уровня “демократии” в России, но, напротив, будет способствовать выработке самостоятельных, сильных, действенных форм “демократической процедуры”. Если рассматривать “демократию” как внешний инструмент воздействия на политику России, если видеть в ней фактор упрощения и примитивизации русской политической традиции – то такая “демократия” должна быть отброшена прочь. Если же строить своеобразную русскую демократию без ущерба для национальной органики, без повреждения жизненно важных тканей государственного организма, то такое строительство можно только приветствовать.

В качестве примера “новой демократизации” можно привести требование повышения в России будущего значения плебисцитарных форм принятия политических решений. Верховная власть в России должна сделать референдум одним из регулярных средств легитимизации своих решений “через голову” бюрократии и “элит” , которые тем самым будут вынуждены считаться с подлинно демократическими инструментами государственной политики, а не режиссировать регулярные “выборные спектакли”.

Российская государственная власть должна быть сильной, эффективной и ответственной . Сама же форма устройства власти не может быть чем-то раз навсегда данным и определенным. Древнее русское понятие “самодержавие” значительно шире его общепринятой узкой трактовки как неограниченной власти единоличного монарха. Хотя этот термин часто толкуется как “единодержавие”, то есть власть одного человека, однако такое толкование ошибочно как исторически, так и лингвистически. Русское слово “самодержавие” употреблялось в том же значении, в котором в Европе употреблялось слово “суверенитет”, что соответствует также русским словам “полновластие” или “независимость”. Оно означает независимость от каких-то других начал на земле и от чьей-либо посторонней воли . Выражение “Божией Милостью”, употреблявшееся в титуле самодержцев, означало происхождение их власти только от Бога, но не от кого-либо из людей. Монархическая или республиканская форма правления, автократическое или демократическое устройство тех или иных властных и общественных институтов поэтому суть служебные и технические приложения к главной ценности государства и нации – справедливой духовной суверенности.

Самодержавие-суверенитет есть одна из высших форм осуществления свободы, и национальной и личной. Личной, поскольку только гражданин и подданный самодержавного государства может быть уверен в том, что это государство не станет действовать вопреки стране и ее людям, не посягнет на основы общественной жизни, будет способно само контролировать свои действия и отвечать за них. Напротив, подданный государства, не имеющего подлинного самодержавия, не может быть уже ни свободным гражданином, ни полноценным подданным, поскольку подчинен не только своему государству, в национально-политическое тело которого он включен, но и некоей внешней силе.