Вейл Оуэн - Жизнь высших миров

«И вы живете здесь постоянно?» — спросил я его изумленно; и он ответил:

«Я здесь уже довольно давно. Но когда тяжесть становится непереносимой, я всё же возвращаюсь ненадолго домой, чтобы восстановить силы, а потом спускаюсь сюда снова».

«И как часто вам приходится это делать?» — спросил я его.

«С тех пор как я пришел сюда впервые, прошло уже шестьдесят лет по земному исчислению, — сказал он, — и за это время я возвращался домой только девять раз. Поначалу сюда попадали после своей физической смерти некоторые мои бывшие земные знакомые; сейчас приходят только незнакомцы, да и те, что пришли раньше, уже не помнят меня и держатся обособленно. И всё же я стараюсь помочь им, убеждая одного за другим в необходимости самосовершенствования».

Я почувствовал себя потрясенным и пристыженным.

Я сам и мои спутники пришли сюда, считая, что совершаем поступок в высшей степени достохвальный, почти что подвиг. Но этот неожиданный знакомый напомнил мне о Том, Кто добровольно отказался от Славы Своей и опустошил Себя всего без остатка, чтобы наполнить Собою других. Мне показалось, что до этого момента я не осознавал в полной мере, что значит для человека посвятить всю свою жизнь, без остатка, свои друзьям (причем тем из них, кто не заслужил ничего лучшего, как быть низвергнутым в эти мрачные сферы после физической смерти) и постоянно жить среди них в царствах, на которых лежит тень смерти. Он заметил мое смущение и, поняв, что у меня на душе, тоже смутился и сказал:

«То же самое Он сделал для меня, сэр; то же самое; только заплатил Он за это гораздо большую цену».

И я сказал ему, взяв его за руку:

«Поистине, брат мой, ты только что открыл для меня еще одну страницу Книги Божественной Любви. Мы не в силах понять Христа Божьего во всем Величии Его Красоты, ибо Любовь Его слишком велика и прекрасна. Мы можем только поклоняться Ему и преклоняться перед Ним. Но зато ничто не мешает нам стремиться к Христу, и ничто так не приближает нас к Нему, как общение с человеком, который знает, как самому можно стать малым Христом. А мне кажется, что в вашем лице я встретил как раз такого человека».

Но он в ответ только склонил свою светлую голову, а когда я, движимый восхищением, поцеловал пробор его волос, едва слышно прошептал:

«Если бы я был достоин; если бы я только был достоин Его Имени».

Пятница, 4 январь 1918 г.

Покинув колонию, мы продолжили свои странствия по царствам мрака. Мы делали что могли, переходя от одной группы к другой. Мы находили их по скоплениям домов и по пламени костров и старались помочь утешением или советом, если они были готовы принять нас. Но мы нечасто достигали успеха. Лишь немногие были готовы повернуть назад, прочь из этого мира; многим же предстояло опуститься еще ниже в кошмар преисподней, прежде чем их ожесточенность сменится отчаянием, а отчаяние — стремлением к освобождению. Только тогда для этих несчастных потерянных душ снова забрезжит луч света. Затем последуют раскаяние и очищение и долгое, тяжелое восхождение к Долине у Моста. Но это время еще не наступило. И потому мы оставляли их, ибо перед нами была цель, от которой мы не могли отклониться. Не думайте, что мы шли наугад; каждый из нас хранил в памяти карту этой туманной страны, и мы знали, где и что нам следует сделать, так как исполняли повеления тех, кто отправил нас сюда.

И чем дальше мы шли, тем сильнее было ощущение присутствия зла вокруг нас. Следует заметить, что различные силы, в том числе силы зла, представлены здесь в разных колониях в разной степени. То же самое можно сказать и о различных областях этого мира. Такое же неравномерное распределение сил существует и у вас, на Земле. Не все здесь одинаково злы и испорчены. Ибо здесь, как и везде, сохраняется личность и ее свободная воля, благодаря которым кто-то становится сильным, а кто-то слабым, так же как на Земле и в более светлых сферах.

Мы приблизились к стенам большого города и вошли внутрь через массивные ворота, вдоль которых прогуливались стражники. Мы ослабили свою волю к проявлению и, снова став невидимыми, без труда миновали их. Прямо от ворот протянулась широкая улица, обставленная огромными домами, похожими скорее на крепости или на казематы. Из некоторых окон-бойниц под ноги нам падали блики неяркого, зловещего света. По этой улице мы дошли до просторной площади, где на высоком пьедестале была установлена статуя. Она стояла не в центре площади, но чуть в стороне, рядом с самым высоким зданием.

То была статуя мужчины, облаченного в тогу римского патриция; в левой руке он держал зеркало, в которое смотрелся, а в правой — графин, из которого в сооруженный внизу бассейн выплескивалось красно вино. Словом, статуя являла собою настоящую пародию на монументальность. Бассейн был украшен по краю всевозможными фигурками. Тут были изображения играющих детей, только игра их заключалась в том, чтобы сдирать кожу с живого ягненка. С другой стороны бассейн украшало грубо вылепленное изображение женщины, прижимающей к груди младенца, только вверх ногами. И прочие изображения были ничуть не лучше — сплошь насмешки и богохульное глумление над святостью детства, материнства, доблести, набожности, любви и так далее. Вид этого непотребного шутовства едва не поверг нас в отчаяние, ибо нам показалось бессмысленным взывать к благородству тех, кто живет в подобном городе. Проявления пошлости и цинизма встречались здесь повсюду. Даже форма и декор зданий вызывали содрогание и оскорбляли взгляд. Но, как я уже говорил, мы оказались здесь не случайно; посещение города входило в круг возложенных на нас обязанностей; так что нам оставалось только исполнить свою миссию, чего бы это нам не стоило, а затем продолжить свой путь.

Усилием воли мы снова сделали себя видимыми для тамошних обитателей и вошли под мрачные своды Дворца Зла, перед которым возвышалась статуя. За входом, напоминавшим крепостные ворота, открывалась галерея, заканчивавшаяся выходом на балкон, который окружал внутреннее пространство огромного, высокого зала — как раз посередине между полом и крышей. В глубину зала с балкона спускалось несколько лестниц. Мы приблизились к балюстраде и посмотрели вниз. Оттуда доносился чей-то сильный и пронзительный голос, но чей — мы никак не могли понять. Лишь после того как наши глаза привыкли к тусклому красноватому свету, заполнявшему пространство зала, мы увидели то, что там происходило.

Самая широкая лестница, связывавшая балкон с залом, располагалась как раз напротив нас. И все собравшиеся, заполнившие зал, сидели вокруг и смотрели на нее. На нижних ступенях — едва ли не до самой середины — тоже сидели, скрючившись в самых немыслимых позах, люди — мужчины и женщины, отталкивающе некрасивые, в неряшливых и скудных одеяниях, призванных, однако же, подчеркнуть богатство и знатность своих владельцев. То тут то там можно было увидеть золотой или серебряный пояс или бусы, или серебряную брошь с бриллиантами, украшенную самоцветами пряжку или застежку; но, приглядевшись, как следует, мы неизменно замечали, что всё это — ненастоящее: бриллианты — поддельные, а вместо золота — простая мишура. А выше всех на ступенях лестницы стоял сам оратор. Роста он был гигантского — выше всех в этом зале; и развращенностью своей, судя по всему, он тоже превосходил их всех. На нем был венец с шипами и долгополый плащ грязносерого цвета. Казалось, что раньше этот плащ был белым, но со временем утратил прежнюю свою белизну и приобрел взамен неопределенный цвет, под стать своему хозяину. Его грудь украшали две ленты фальшивого золота, заправленные по бокам за кожаный пояс. На ногах были сандалии; на ступенях перед ним лежал пастуший посох. Но что отозвалось в сердце каждого из нас самой сильной и острой болью, так это его надвинутая чуть ли не до самых черных бровей корона. Она была сделана из шипов ежевики, покрытых сусальным золотом и сплетенных в виде кольца.