Олег Гор - Просветленные не ходят на работу

– Не стоит отдаваться в руки печали, – брат Пон, как обычно, хорошо понимал, что творится у меня на душе. – Итогом размышлений должны быть не сожаления, а радость и готовность действовать.

– Но как? Я же не знаю как!

– Оружие у нас одно – осознание. Привязанности сильны, пока ты их не видишь. Разглядывай их со вниманием, не осуждая себя за то, что они у тебя есть, и они начнут чахнуть. Вытащи корни на солнечный свет – и что с ними будет? Засохнут и погибнут, – он сделал паузу и добавил: – Чего ты ждешь? Обувайся, и пошли.

Ну да, большой плюс того, что у тебя нет вещей, – не тратишь время на сборы.

– Э, давно хотел спросить… – начал я, когда храм остался позади и мы зашагали по тропе на запад, вдоль берега Меконга. – Почему вас называют «неправильным монахом»? И что такое «талапоин»?

Брат Пон, шедший впереди, оглянулся.

– И чем это знание поможет тебе? – спросил он с преувеличенной суровостью. – Дисциплинируй свой ум, не позволяй ему бродить точно бешеной собаке, и лишь тогда он станет оружием, подобным алмазной ваджре, способным… – тут монах рассмеялся. – Почему называют? Неужели не ясно?

И он встряхнул головой, которую венчала копна черных косичек.

– Много лет я был смиренным служителем Будды, одним из многих тысяч, – сказал брат Пон тихо и серьезно. – Но теперь я оставил все позади: Будду, смирение, молитвы. Так, разговоры в сторону…

Впереди обнаружился овраг, не очень глубокий, но с крутыми стенками и зарослями кустарника на дне.

Перекинутое через него бревно изображало мостик.

– Идем по одному, поскольку оно не очень крепкое, – предупредил меня брат Пон и легко, с кошачьей грацией перебежал на другую сторону. – Твоя очередь. Давай-давай!

Я ступил на бревно с опаской – если потеряешь равновесие, то улетишь вниз, в сплетение усаженных шипами ветвей, где мало того, что обдерешься, можешь еще и сломать себе что-нибудь!

Еще эти сандалии – неудобные, со скользкими подошвами.

Деревяшка подо мной треснула с громким «крак», я судорожно замахал руками. Попытался прыгнуть вперед, туда, где ждал брат Пон, но под ногами оказалась только пустота.

А в следующий момент я вошел в кустарник, точно прыгун с вышки – в воду.

Вот только вода не бывает такой колючей.

К счастью, я ничего не сломал и не вывихнул, только оцарапался, но, выбираясь из оврага, кипел от злости. Брат Пон наблюдал за мной с самым серьезным видом, но в черных глазах его нет-нет, да и посверкивали смешинки.

– Вот так лучше, – заявил он, помогая мне привести в порядок одеяние послушника. – Вот видишь, даже бревна под тобой ломаются, настолько ты тяжел…

– Да неправда это! – обидчиво заявил я: – Если и есть лишний вес, то немного, килограмм пять-шесть.

– Да ну? – монах посмотрел на меня с сияющей улыбкой, и я не выдержал, отвел взгляд. – Я оставил позади все, а ты по-прежнему тащишь с собой баулы со всякой всячиной: иллюзии, привычки, страх опозориться, желание выглядеть хорошо и достойно. Или ты думаешь, что все эти вещи не весят ничего? Тяжелее свинца!

– Мост придется восстановить тому, кто сломал, – продолжил он после небольшой паузы. – Сегодня. И учитывая, что ты весишь как слон, используем не одно дерево, а два.

Я вздохнул, думая, что к не успевшим зажить мозолям добавятся новые.

– А ты как думал? – брат Пон похлопал меня по плечу. – Ты не в отпуск приехал.

Вскоре тропинка вывела нас к дороге, и на обочинах начали попадаться пустые бутылки из-под молока, колы и пива, упаковки из разноцветного пластика – верный признак того, что неподалеку живут тайцы, для которых в обращении с мусором существует один принцип: кидай под ноги.

Сзади долетело бурчание мотора, и мимо пронесся юнец на мотобайке.

Резко затормозил и слез с седла, чтобы отвесить уважительный поклон брату Пону. На меня же он вытаращился с удивлением и тоже поклонился, но куда менее уверенно.

Затрещал стартер, и байк рванул прочь.

– Ну, может быть, мне не ходить… – начал я несмело. – Еще людей пугать…

В одеянии, которое я таскал второй день, чувствовал себя по-прежнему неуютно. Кроме того, рядом с ловким братом Поном я смотрелся неуклюжим громилой, свежевыбритая макушка обгорела и наверняка выглядела потешно.

– Стесняешься? – спросил монах. – Боишься, что выглядишь как идиот?

Признаваться было стыдно, но мысль о том, чтобы соврать, показалась мне отвратительной. Так что после недолгой внутренней борьбы я кивнул и мрачно уставился куда-то на носки своих сандалий.

– Не стоит переживать, – сказал брат Пон тоном взрослого, утешающего ребенка. – Именно так ты и выглядишь!

Я вздрогнул.

– Но ты пойдешь со мной в деревню, и я сделаю так, чтобы тебя увидели и запомнили. Пойми, тот образ себя, который ты считаешь красивым и правильным, всего лишь создание твоего ума, и не более того. На самом деле ты можешь от него отказаться в любой момент или сменить на другой, только ты этого не хочешь.

– Почему?

– Этот образ служит для твоего «я» доказательством того, что оно существует. Ликвидируй твое представление о себе – и что останется?

Услышав такое, я испытал прилив немотивированной паники, возникла мысль, что стоящий рядом со мной человек хочет меня убить, что он наверняка прячет оружие – нож или что похуже.

– Это лишь порождение твоего ума, – настойчиво повторил брат Пон. – Оставь его. Скинь, как ты скинул ту одежду, в которой приехал сюда… На самом деле нет разницы… То и другое лишь форма, видимость, за которой нет ничего…

Я моргнул, и паника отступила, рассеялась, душу окутала звенящая, мягкая тишина. Мне стало все равно, как я выгляжу, что подумают тайцы, увидев фаранга в подобном одеянии посреди селения, куда вряд ли ездят туристы.

– Да, я понял, – сказал я, и мы двинулись дальше.

На окраине деревни, состоявшей из единственной улицы, нас встретили собаки.

Подобная свора обитает во всяком переулке-сои каждого из тайских городов, кормится при любом рынке, магазине или ресторане. Разве что здешние псы выглядели еще более дикими, чем их паттайские или бангкокские сородичи, и необычайно активными, особенно для середины дня.

Вожак, черный и мохнатый, как медведь, ткнулся носом в ладонь брата Пона, а меня обнюхал с недоверием. Один из барбосов поменьше гавкнул пару раз, но без враждебности, и псы потрусили прочь, в тенек.

Я собак не люблю и даже побаиваюсь, но к этим отнесся равнодушно.

Мы зашагали дальше, по обочине, мимо выстроившихся в ряд хижин, что выглядели немногим основательнее моего жилища. Под навесом у ближайшей обнаружился дряхлый старик в кресле – на столике рядом с ним стояла открытая бутылка рома, а у ног ползали двое голых малышей.