Н. Фишер - Регрессия. Исповедь колдуна

Через пятнадцать минут, показавшиеся вечностью, пытка закончилась, и мне продемонстрировали, как выглядит мой мозг. Мозг и мозг. Ничего особенного. То же самое подтвердил и врач: «Никаких физических нарушений», – сказал он. Мама вяло согласилась – она и без обследований все это знала.

Мы сидели в буфете, отделанном белым кафелем, голодные с самого утра, и с жадностью поглощали жидкий суп и пюре с котлетами. Мимо сновали люди: кто-то в уличной одежде, кто-то в пижамах. Я то и дело вглядывался в них, стремясь различить следы безумия на лицах. Но все они были самым обыкновенными и нормальными, без пены у рта или выпученных глаз. Может, не так уж страшно считаться сумасшедшим? Я высказал свои предположения маме, и она ответила, что эти люди просто лечат расшатанные сложной жизнью нервы, а по-настоящему сумасшедшие лежат в других местах. Что ж, надеюсь, туда меня не отправят.

Мне оставалось пройти последнего врача – психолога. Миловидная девушка, совсем молодая и очень стройная, даже хрупкая, долго спорила с врачом-родственником директрисы, убеждая его, что не занимается детьми, и вообще это непрофессионально. Но, в конце концов, сдалась и пригласила нас с мамой в кабинет.

Мама уселась в кресло у самого входа, а меня девушка пригласила на диван. Кабинет, просторный и наполненный уличным шумом, выходил окнами на дорогу, отчего каждый гудок проезжавших машин и стук колес трамвая был слышен, как будто находились они совсем рядом. Бледные крашеные стены заполонили всевозможные грамоты и сертификаты, изредка среди них яркими пятнами проскакивали картины природы и огромных волн, на которые хотелось смотреть вечно.

Заметив мой взгляд, девушка улыбнулась и начала расспрашивать меня о природе, потом об увлечениях и друзьях. Я честно отвечал, ни слова не говоря об учителе. Когда она дошла до основной сути беседы, я покраснел и прошептал: «Мне нельзя говорить про него. Он рассердится!» Учитель внутри меня бушевал, и я ощутил, как из солнечного сплетения начинает разливаться жар. «Только не это! – беззвучно закричал я у себя в голове. – Не обижай ее! Она же ничего плохого не сделала! Ты только сделаешь хуже нам обоим!»

К моему удивлению, учитель успокоился и перестал рваться наружу. Девушка улыбнулась, потрепала меня по волосам и попросила подождать маму в коридоре.

Я вышел за дверь и прислонил ухо к приоткрытой щелке. Словно рассчитывая именно на это, девушка замерла возле входа, и, судя по шуршанию клеенчатого кресла, мама поспешно встала, ожидая вердикта. «У вас абсолютно нормальный мальчик! – громко произнесла врач. – Немного замкнутый и пугливый, с богатым воображением, что для его возраста норма. Не пытайтесь лечить то, чего нет. Лучше отведите его в картинную галерею или на концерт классической музыки – он явно тянется к искусству».

Пытка закончилась, так и не начавшись. А ведь день уже был в самом разгаре – может, эта поездка в Москву будет не такой уж отвратительной, как представлялось в самом ее начале. Лысеющий врач по итогам всех обследований сделал вывод, что я – совершенно нормальный ребенок, а убедить маленькую впечатлительную девочку шагнуть в окно – не так уж сложно. Шепотом он добавил маме на ухо, но я все слышал: «Вы бы поговорили с сыном по душам. Они могли просто устроить шоу. Дети любят выдумывать ерунду и провозглашать себя волшебниками».

Пролетающие за окном трамвая машины, дома и пешеходы теперь казались не такими удручающе-серыми, как утром. Мир наполнился красками и жизнью, а я радостно вертел головой, стремясь успеть за потоком жизни. Учитель тоже был вполне доволен результатом, и лишь мама с подозрением поглядывала на меня. Она знала, все знала. И прекрасно понимала, что никакого шоу не было, я приказал – Маша исполнила, и такая участь ждет еще многих и многих людей. Но отправить любимого сына на принудительное лечение, пусть даже оно могло бы помочь, мама не могла.

Мы вышли из трамвая и направились к метро – прогулки по ветреной и холодной Москве сегодня не ожидалось, и я, не желая злить маму, согласился сразу же поехать домой. Да и перспектива вечером толкаться в переполненном вагоне меня совершенно не прельщала.

Мама крепко держала меня за руку, как всегда делала в городе, хотя площадь перед метро была практически пустой. Я присмотрелся и прочитал слово «Сокол» над входом.

– Ой! – воскликнул я. – Сокол и Беркут – это же почти одна и та же птица, да, мам?

– Почти, – подтвердила она.

– Значит, это метро почти в мою честь назвали! – Я гордо распрямился, как будто это и впрямь было так.

– Его назвали в честь деревни, которая здесь стояла, сюда цари на охоту приезжали, – задумчиво проговорила мама, вглядываясь куда-то поверх моей головы. – Игорек, давай, зайдем в одно место, тут недалеко.

– Конечно! – оживился я.

Прогулку по большому городу, пусть и вовсе не по центру, я бы в любом случае предпочел грохочущей электричке и поездке домой. Неладное я начал ощущать, когда прямо перед нами словно из-под земли выросли золоченые купола церкви. Я ощутил, как заметался во мне учитель, как грудь начала наливаться жаром, выплескивая пламя через край.

– Это Храм Всех Святых, – восторженно проговорила мама, глядя на священную громаду перед нами. – В молодости я иногда заглядывала сюда, когда только познакомилась с твоим папой.

Мы остановились у ворот, ведущих на покрытую метровыми сугробами нечищеную территорию, из глубины которой на меня смотрел самый обыкновенный храм с желтыми стенами и не слишком роскошными куполами. В ответ я смотрел на него и не смел пошевелиться. Пламя раздирало меня на части, но закричать я не мог. Не просто не мог себе этого позволить, а не имел физической возможности. Я словно прирос к земле.

Мама потянула меня за руку, а внутри неистово бился учитель.

– Мам, можно, я не пойду? – прохрипел я через силу.

– Почему? – На меня устремился внимательный испуганный взгляд.

– Ну, я не очень люблю церкви. Да и устал я, поехали домой!

– Игорь, ты не умеешь врать! – грозно произнесла мама. – Скажи честно, почему ты не можешь войти, и тогда мы уйдем.

– Он не дает… – прошептал я и заплакал.

– Отлично!

Дальше мир окутался туманом боли, страха и предательства. Мама подхватила меня на руки и поволокла на территорию. Я бился и кричал, пытаясь вырваться и сбежать, уползти с ненавистной земли. Со стороны сцена казалась тем, чем и являлась на самом деле, – одержимый дьяволом не мог переступить порог храма.

Я молил маму, чтобы она отпустила, положила хотя бы на землю, не приближала к этому зданию, зловещей божественной громадой истязавшему мою плоть. Но она была неумолима, лишь приговаривала, что изгонит из меня зло. Зло так не считало – учителю было мучительно и страшно, но сама по себе бессмертная черная душа ничего не чувствовала – вся боль, все страдания приходились на долю чувствительного восьмилетнего мальчишки, не понимавшего, зачем с ним так поступают.