Александр Дугин - Мистерии Евразии

Однорукий бог — осенний по преимуществу. Сущностно он остается «двойным», но в рамках годового цикла остается только одна половина (одна рука).

Различия между позами Heilbringer'а изначально соответствуют математически строгому календарно-философскому смыслу сюжета. Однако постепенно цельность первичной модели нарушается. Отдельные культуры или народы развивают предпочтительно фрагменты общей культовой картины. За той или иной фигурой закрепляется личностный характер космического Посредника, который появляется в фиксированной форме в разных циклических ситуациях и сюжетах, тогда как другие его идеографические вариации отходят на задний план или сопрягаются со вторичными мифологическими персонажами или историями.

Так, к примеру, Tiu, Tyr, "Сын Божий с опущенными руками", «Двойной», может появляться в той же позе и в зимнем солнцестоянии, и в весеннем равноденствии и в летнем солнцестоянии. Теперь он обходит годовой круг полностью.

То же можно сказать и о "Боге с воздетыми руками". Древняя руна man или madr, изначально означавшая весеннее положение "Света Мира" в исторических рунических кругах оказалась в осеннем секторе и стала обозначать «человека», Mensch, man. Кстати, русское слово «человек» содержит в себе этимологически элемент «целый» (cel), который, в свою очередь, связан с немецким Heil (благо), входящим в слова Heilbringer, Heiland. [56] Слово «целый», родственное «Heil», дало также русский глагол «целовать», означавшее изначально «приветствовать», "желать блага", а значит, «цельности». Выражение «Heil» было приветствием и у германцев.

Часто встречаются также фигуры с двумя парами рук — одна поднята, другая опущена —

Это замещает собой крест зимнего солнцестояния и лежит в основании изображения четырехруких индусских божеств.

Так как исследование всех архаических идеограмм Heilbringer'а заняло бы слишком много места, мы ограничимся здесь его «осенней» формой — "Человек с опущенными руками", имея постоянно в виду, что речь идет не только об одной его ипостаси (как в полноценном изначальном мифо-календарном и ритуально-концептуальном комплексе), но о Нем самом.

Вирт пишет: "Tiu есть никто иной, как Сын Божий вблизи зимнего солнцестояния, в последнем месяце Года, в последнем "солнечном доме". Это явствует из анализа всей атлантической иероглифики."

Идеограммы "человека с опущенными руками" или "древа, с опущенными ветвями" встречаются уже в археологическом пласте Magdalenien.

Основной сюжет, связанный с Tiu, это сакральная история его «спуска» — с горы, в недра земли, в пещеру, в яму, под землю, на землю с небес, погружение в воду, его превращение в животное, поглощение его зверем, мифологическим чудовищем, его затемнение, старение, страдание, потеря им чего-то важного — органа, члена, культового предмета и т. д.

В шумерском письме, например, этот же иероглиф обозначал "бога вод" Эа и одновременно Бела, "солнечного бога".

Этимологически, Tiu — это древнеарийское имя, родственное древневерхненемецкому Zio, древнеиндийскому «Dyaus», его деривату «dyauspita» ("небесный отец"), откуда латинское «Juppiter», греческое "Zeus pater", а также слова, означающие «день» — «dies», «Tag» и «бога» — «deus» и «dius». Конечно, ведический Дьяус и тем более Зевс классической мифологии далеко ушли от изначального сакрального комплекса, обретя черты в первом случае абстрактного понятия, во втором личностного бога-мироустроителя. Но в архаических пластах соответствующих традиций, и особенно в архаических пластах индоевропейских языков существует множество фонетических формул, оборотов, выражений и т. д., позволяющих распознать во всем контексте древнейшее гиперборейское понятие Tiu.

Вирт подчеркивает, что археология и генеалогия этого знака в различных системах письменности — от пещерной и культовой палеоэпиграфики до линейного письма — убедительно доказывает, что он постоянно присутствует в самых разных цивилизациях до, параллельно и после возникновения собственно финикийской письменности, где этот знак отсутствует !. Следовательно, делает заключение Вирт, это в очередной раз доказывает тезис о существовании единой гиперборейской системы линейного проторунического письма, развившегося в северных регионах (т. н. «Thulekulturkreise», "культурный круг Туле") и распространявшегося по всему континенту задолго до Финикии. Саму же западно-семитскую письменность Вирт рассматривает как один из редуцированных вариантов древней полноценной системы, адаптированной к практическим нуждам морских купцов и почти лишенной всякого культового значения. Хотя многие знаки заимствованы из "Священного Круга", подчас их вокализация изменена, а их смысл утрачен. Показательно, что в семитском алфавите отсутствовал знак Tiu, означающий главнейшую идеограмму нордического культового комплекса — снисходящего к людям "Сына Божьего". [57] В этом отношении в высшей степени важно мнение Вирта: "Если мы продолжим наши исследования в предыстории Палестины, мы увидим непрерывную цепь передачи северо-атлантической культовой символики на этой земле, которая через древне-аморейскую культуру перешла к иудеям. Если мы двинемся еще ближе к нам, то сможем увидеть, разбирая символику раннехристианской "могильной лампады" из Гецера, что учение о Сыне Божьем, «Господе», "Свете Мира" было возрождением прадревнего народного верования людей Запада, страны вечера, страны Матери."

Итак, Tiu — это Двойной , утрачивающий изобильность и полноту своего качества, но остающийся одновременно внутренне тождественным, вечным, неизменным, а, следовательно, неумолимо сквозь все испытания двигающийся к Победе и Воскресению. В этом сложном комплексе следует искать различие между двумя типами сакральных историй — героического эпоса, заканчивающегося трагедией, и волшебной сказки с неизбежно добрым концом. Сказка, распространенная в низших слоях народа, сохранялась в архаическом виде в относительной неприкосновенности как раз за счет консерватизма «нецивилизованного» класса, и, следовательно, вся парадигма циклических странствий "космического Спасителя" представлена полноценно. Тогда как героический эпос, саги и полурационализированная мифология были атрибутом высших классов, для которых характерно рассудочно осмыслять сюжеты, и в периоды, когда вся полнота ключа к изначальному мифологическому комплексу утрачивалась, отдельные фрагменты цикла получали самостоятельное развитие.