Омуртай Нурпеисов - Крест. Дорога Судьбы

Не ходить с отрядом, он не мог. А как его семья, дети? А женщина? Она обречена на голод. Два мальчика совсем маленькие. Тогда я метался. Я знал, что еще есть время. Надо не допустить рокового события. Помню, я долго ждал его возле его хижины. Он пришел, и я все ему объяснил.

Любишь своих сыновей и женщину? Хочешь жить? Не ходи. Он стоял как пьяный, все переваривал в своем сознании – “А что я скажу хану? “ Cкажи сабля сломалась. Он стоял, как вкопанный, онемел. А я выдернул из ножен саблю, заломил за камень, и сабля лопнула возле ручки. Вот и скажи, что сломана. И больше не покупай ее, корми детей. Я ушел, а он долго стоял еще. Будь что будет, решил я.

После этого события поздно вечером ко мне пришли. У дверей стоял Садык и говорит, что болен мальчик. Я спросил, что с ним? Он сказал весь горячий и бредит. Что нас там ждут и меня проводят, чтобы я не боялся. Я тогда подумал, что если что худое, то я бы знал.

Я взял траву Сульма, хорошо снимала температуру, и вышел. Действительно, возле валунов нас ждали двое неверных. Садык остался, а я пошел за ними. Дорога шла через речку, перескочили по камням. Я давно догадывался, где находятся неверные. Наконец, пришли. Поселок-гарнизон, был обнесен высокими заборами. И закрыт двумя выступами скал.

Вошли в хижину. На топчане лежал мальчик, лет 12, весь мокрый. В хижине ходил старик, лет 60-70, его глаза я где-то видел. Две женщины жарили на огне плов. Я разделся и взялся за дело. Женщине дал сульму и рассказал, как приготовить отвар. Я взял хворост, поджег у камина и стал ходить по хижине, сжигать все негативное.

Потом раздел мальчугана догола и стал водить по спине голой ладошкой, от копчика до шеи. Потом все негативное скидывал с рук. Как много негатива соберут руки, я просил старика, и он поливал водой. Возбужденность в теле мальчика прошла. Я его перевернул и укрыл бараньей шкурой, потом уже поил отваром. Женщине наказал, чтобы еще сделала отвар. Мальчуган сразу уснул, ему полегчало.

Пахло жареным мясом и рисом. Я догадался, что меня посадят за стол. Как долго я не сидел за столом! Старик распорядился постелить ковер. Мне предложили сесть. Две женщины были с оголенными лицами и свободно говорили с мужчинами. Одна из них носила грудное дитя и села со мной по левую руку. Все никак не могла скрестить ноги. Я старался не смотреть на нее, ведь по закону шариата запрещалось.

Мне было не по себе. За трапезой я постепенно узнавал его. Еще маленький был, после смерти моей матери. Ко мне в горах подъезжали всадники в черной одежде. В центре был он с черной бородой, на черной лошади с длинным хвостом. У хана лошади с коротким хвостом.

Помню, как они меня тогда разглядывали. А сейчас он был седой. А глаза те же. Вождь неверных – христианин, Артур. Потом в хижину вошли еще двое, разделись и сели рядом с Артуром. Я его сразу узнал. Лет 10 прошло с тех незабываемых времен, когда мы с ним схлестнулись на этой злосчастной тропе.

Он сначала меня не узнал, а потом начал сверлить меня своим взглядом. Потом повернулся к Артуру и что-то шептал. Они вдвоем встали и ушли за тряпочную комнату. А я сидел и молчал, переваривал, что они говорят (оставлю это у себя). Речь шла обо мне. Потом они вернулись, сели, и я прочитал улыбку на лице Артура.

Надо же победил самого Давида. Я понял, что Давид – его сын, и мы с ним где-то ровесники. Беседа длилась всю ночь. Из беседы я понял, еще, когда мои дедушка и бабушка были молоды, там, где крепость, жили христиане и занимались земледелием. Твоего деда я знавал. Хан со своими джигитами выгнали всех. Кого поубивали, кого в плен взяли, и женщин, и детей. Кто мог, спаслись.

Ханские лошади беспомощны в горах. Мою мать тогда продали какому-то баю, там-то я и родился.

Потом мы сбежали от него с матерью в город. Позже вернулись в родные места. Бабушку никто не купил, и ее выгнали из крепости за ненадобностью. Разрушенную крепость строили пленные христиане, закованные в цепи. Я застал то время, когда крепость

достраивали. Картина прояснилась. Я понял, что мои предки христиане. Почему я раньше не догадывался? Помню, что никогда так много не ел. Вечерело, надо было торопиться обратно. Мы

собрались, я еще сказал, что, если мальчику будет хуже, то найдете меня через Садыка.

Мы вышли. Когда дорога подошла к этим валунам у крепости мы остановились. Давид сказал своим друзьям подождать, а меня отвел на 10 метров и повел диалог. Почему ты тогда на тропе не убил меня? мне было трудно ему объяснить. Зачем? Я понял, что он мучился после этого. Потом он перевел разговор на другую тему. Это правда, что ты оживляешь? Я смутился. Сразу все не расскажешь.

Он стоял напротив меня и смотрел в мои глаза, а я в его. Я был чуть выше его. “Я хотел тебя убить, почему же ты не убил меня?” В нем столько было искренности. А потом он говорит: “Я тебе жизнью обязан, будь моим братом”. Вынул кинжал и сделал надрез на руке у себя и у меня. Мы сжали обе руки. Сейчас моя кровь течет у тебя, а твоя у меня. И мы обнялись. Тогда наплыли такие чувства! У меня не было никакой родни, а кровный брат, по тем временам, был сильнее родного.

Уже светало, появились тени. Надо было уходить. Я Давиду говорю, иди, его ждали двое. А сам, прячась за камни, пошел к своей хижине, боясь повстречать неугодного встречного. Я тогда переживал за Давида. Как-то ночью Гульнар нащупала шрам на руке. Это кто тебя? Я сказал, что у меня есть кровный брат. Кто покажет такой же шрам на руке и будет моим братом. Она знала эти законы. А я в то время не хотел до времени рассказывать о нем.

Жизнь шла. Один раз я шел и увидел одного старика. Он у нас был (завсклад по-нашему) в совете старейшин. И я увидел, что у него исчезла аура, а значит через 9 дней после исчезновения Ауры,

старик умрет, и никакой врач не поможет. Навстречу мне по тропе шел наш сельчанин, я ему говорю, что старик (звать его забыл) пусть подготовится к своей смерти. Ведь смерть всегда неожиданность. Пусть закончит свои дела. Он стоял и молчал, раскрыв рот. Я ушел от него. У крепости повстречал другого сельчанина и тоже сообщил эту печальную новость. Я тогда думал, как лучше помочь, чтобы человек умер подготовленный. И не ожидал, что болезненно воспримут мою информацию.

Разумеется, старик вскоре умер. А обо мне поползли слухи. Это передавалось по секрету сельчанами. И в мечети ходили слухи обо мне. А тут еще как-то пришел на рынок купить рису. Подошел к прилавку, а продавец, увидев меня, весь дергается, дрожит. Сыплет рис мимо. Я ушел к другому продавцу, помню толстый такой.

Я читал его мысли, он хотел на мне нажиться и насыпал мокрый рис, да еще весы подкрутил. Я своим сознанием стал внушать ему – полей водой свои ноги они же грязные. Он стал выполнять все то, что я ему внушал. Я ушел, а позже он кричал: “Шайтан! шайтан!”