Андрей Фёдоров - Идрис и Пифон

Соколов рассмеялся. Пустов нервно отпустил его руку.

– Да эту информацию обо мне любой дурак в «Википедии» найдёт. Попробуй рассказать про меня то, чего точно никто не знает, талантливый ты мой! Имя моей матери, моего отца? Может быть, сможешь сказать, как зовут моих школьных друзей? Или поведай, какую оценку по химии я получил, когда учился в седьмом классе. Сейчас скажу дату… – задумался, – 19 марта!

– Четвёрку! – Дмитрий сделал вид, что ответил уверенно. На самом деле тыкал пальцем в небо. Понятное дело, что лучше было бы промолчать, но если не сохранить лицо перед остальными зрителями (а они, заплатив деньги, за выступление, пока ещё с большим раздражением смотрели на выходки Соколова), могут даже потребовать свои деньги обратно, а этого допустить вот совсем никак нельзя: финансовое положение Пустова и так оставляло желать лучшего. В любом случае, если Соколов назовёт другую, а он так и сделает, Идрис уже был готов обвинить своего оппонента во лжи.

Евгений развёл руками.

– Я запомнил этот день очень хорошо. Нам тогда учительница по химии дала пять тестов. Перед проверкой спросила класс, как тот хочет, чтобы она оценила работу: одной оценкой за пять тестов или пятью? Все выбрали второй вариант, – Соколов усмехнулся, – и в тот день я получил пять двоек подряд, – после чего улыбнулся, ожидая следующего хода Пустова.

Тот же, поразмыслив мозгами, понял, что Евгения за историю с таким подробным бэкграундом почти невозможно обвинить во лжи, и уже пожалел, что решил идти до конца.

– Интересная история. Только что придумал?!

Соколов рассмеялся.

– Если бы ты прочитал мою книгу «Искусство изобличить» про разоблачения экстрасенсов, то знал бы её. А ознакомиться с ней, знаешь ли было бы полезно. Зная, как я разоблачаю других, авось бы ты и не попался. Хотя вам попасться проще простого: все приёмы уж давно избиты.

– Читать нет времени. Работаю в отличие от тебя – бездельника!

– Работаешь?! – возмутился Евгений, – может, скорее обманываешь?!

– Обманываешь нас тут ты со своими историями про пять двоек для тупых дегенератов, которым лапшу с ушей лень снимать.

У Соколова чуть крыша не поехала от удивления. Он сделал придурковатое выражение лица и повернулся к публике.

– Я?! – потом снова повернулся к Идрису, – а ну-ка, чудотворец ты мой, давай проверим! Надеюсь, ты не против. Когда мы виделись в последний раз, у меня зрение было плохим, а сейчас ещё хуже. Увы, годы сидения перед компьютером заставили меня надеть очки. Лазерную коррекцию сделать можно, но что-то мне страшно. Сам понимаешь… Операция, все дела, – гневно взглянул Пустову в самую душу, будто ковыряясь там грязным ноготочком, – вылечи меня. Верни мне зрение, чтобы была единица на оба глаза. Пожалуйста!

Публика вопросительно взглянула на Антонину, которая, казалось, специально медленно спускается, вниз, словно стекает как желейная масса, к полу, чтобы тихо и под шумок незаметно слинять отсюда прочь. Та же замерла, глупо оглядываясь по сторонам с кривой улыбкой на лице, будто делала вид, что не при делах.

– Ну, так что? – прошипел Соколов, словно дикий манул. Разозлившийся, он глядел в растерянные и напуганные глаза Пустова, умолявшие остановить эту инквизицию. Но Евгений всем своим видом показывал, что не желает останавливаться. Его целью было добить до конца. Тем более, он никогда не любил беспочвенные обвинения во лжи в свой адрес, а Идрису хватило ещё ума сказать ему, что он лжец, учитывая, что не впервой видятся. Поэтому никакого шага навстречу быть не могло, – исцели меня! Или тебя настигнет неудача, как во время нашей прошлой встречи?

Зрители заметно встрепенулись. Только сейчас мысль о том, что Соколов просто тролль и хайпожор портящий им вечер, сменилась здравой, где люди начали подозревать: неужели наш кумир на самом деле шарлатан? До этого, видимо, жидо-масоны своими выжигателями мозгов не позволяли рассмотреть в нём лжеца.

Дмитрий опечалился, опустив взгляд к полу и закрыв глаза. Словно не знающий ответа ученик, стоявший у доски перед учителем, он тихонько, вполголоса пробубнил себе под нос:

– Я не могу…

– Что?! – переспросил Соколов.

– Я не могу.

– Я плохо слышу, великий маг! Что вы сказали!

Идрис вздохнул и на выдохе выдавил:

– Я не могу! Кто-то перекрывает мои способности. Мне почему-то кажется, это ты, – ответ был не просто типичен для любого опростоволосившегося экстрасенса. Эта уже столь заезженно множеством экстрасенсов на ТВ, что уже слышать было противно подобные отговорки. Особенно сейчас в шоке был Евгений. Сколько раз экстрасенсы попадались на лжи, столько все поголовно вечно начинали одну и ту же песню, что кто-то мешает им использовать свои способности по максимуму. Придумали бы уже что-нибудь другое, новое. Но нет! Будем идти по проторенной дорожке в надежде не упасть лицом перед публикой, а на деле разбиваем себе нос об асфальт при падении вдребезги, заляпав кровью всё вокруг. Ну, неужели нельзя сказать, что Луна не в той фазе, Марс не в Сатурне, чтобы оправдаться, солнечные лучи не под тем углом на землю падают? Оправдание тоже так себе, но хоть что-то новое и оригинальное!

– Я?! – Соколов со злорадством захохотал, будто издеваясь над Идрисом, – Я! Да я даже не обладаю никакими суперспособностями, чтобы тебе помешать! Почему я?!

– Не знаю, – отвечал Пустов. Ответить ему было нечего, да и незачем. Зал уже начал по чуть-чуть переходить на сторону Соколова. И это был тот самый момент, когда нужно бежать прочь без оглядки сломя голову, сталкивая всё мешающее на своём пути. Всё дальше и дальше, пока не останешься наедине с собой, чтобы спокойно вздохнуть, ведь тут, стоя на сцене, подступил комок к горлу, а от удушья голова пошла кругом. Надо бы скорее на свежий воздух. Но он, ещё минуту назад великий Идрис, маг и волшебник, стоял, как истукан с острова Пасхи, не в силах сдвинуться даже на шаг. Ноги будто застряли в засыхающем, вязком бетоне. Руки стали тяжёлыми, как два бревна, потому не было даже сил врезать Соколову по морде, хотя желание возникло слишком уж непреодолимое. Время замедлилось настолько, что секунда казалась часом. Дмитрий окончательно затерялся во времени и пространстве. Даже взгляд его не мог сконцентрироваться в одной точке, а вместо этого расплывался на объектах за спиной Евгения. Это было сродни состоянию алкогольного или наркотического опьянения. В таких случаях наркоманы говорят: «Я залип», – описывая своё изменённое состояние. Тут бы упасть, чтобы Соколов и зрители отвлеклись и оставили бы Пустова в покое хоть на время. Но какая-то неведомая сила предательски крепко держала сзади, не давая броситься на пол с грохотом, как роняют мешок с песком. Со стороны, могло показаться, это выглядело как посттравматический синдром, как у военных с их стеклянными глазами. Таким оно, чувство это, на самом деле и было. Идрис после Евгения был как выжатый лимон, словно переживший артобстрел и бомбёжку разом на побережье злосчастной Омахи-бич, где нацистские пулемёты долбили без устали, не давая передохнуть ни на секунду. И всё, что оставалось, так это молиться Господу, лишь бы сей проклятый день закончился…