Бхагаван Раджниш - Дао - путь без пути. Том 2. Беседы по книге Ли-цзы

Но Хай-ань пытался. Он сказал:

«Предположим, что у меня есть способ заставить любого, каким бы он ни был смелым и сильным, промахнуться, когда он кинется на вас с кинжалом или ударит вас. Это было бы интересно Вашему Величеству?»

Теперь он пытается убедить короля на его собственном языке. Никогда не делайте этого, потому что, когда вы приносите религию на уровень наихудшего человека, религия разрушается.

Дао не может быть переведено на язык жадности, а это именно то, что делает Хай-ань. Он пытается перевести отсутствие желаний в алчность.

Король заинтересовался. Он сказал: «Отлично!» Посмотрите на перемену. Всего мгновение назад он топал ногой, кашлял и говорил сердито: «Чему ты собираешься учить меня? Я не желаю ничего слышать о морали». «Отлично! — сказал он. — Это вещь такого рода, о которой мне нравится слушать».

Теперь это подходит ему. Это не вынуждает его изменяться, ведь это религия спустилась вниз, чтобы подстроиться под него. Не он поднимался наверх, чтобы подстроиться под религию. Это весьма нерелигиозно. Делать так — это нерелигиозно. Этот человек, Хай-ань, опускается до уровня политика, вместо того, чтобы помочь политику выйти за пределы его убеждений. Он сам опускается до уловок. Чтобы убедить короля в том, что он принес истину, он опускается почти на уровень лжи.

Что он говорит? Он говорит, что может заставить любого, «...каким бы он ни был смелым и сильным, промахнуться, если он кинется на вас с кинжалом или ударит вас». Это кажется хорошо для эго, алчного эго, поскольку, если будет сделано так, будет достигнута непобедимость. Это кое-чего стоит. Теперь это соответствует амбиции. Это становится линией поведения, это становится стратегией.

«Отлично! Это то, о чем мне нравится слушать».

Помните всегда: вещь такого рода, о которой вам нравится слушать, всегда является неправильной, потому что как людям такого рода, как вы, может нравиться слушать правильные вещи? Это очень трудно — быть готовым слушать правду. Она расшатывает, она смущает, она лишает корней, она ударяет, она сносит, она разрушает ваши предубеждения, она больно бьет вас. На самом деле она пытается убить вас такого, каким вы были до сих пор. Вот почему очень редкие люди готовы слушать правду.

Если бы я говорил словами лжи, вы нашли бы здесь миллионы и миллионы людей. Я говорил тысячам и тысячам людей, бывало, собирались огромные толпы. Но мало-помалу я осознал тот факт, что они собирались не для того, чтобы слушать то, что я говорю, а для того, чтобы слушать то, что они хотят слышать. Они были там не для того, чтобы преобразоваться, они были там для утешения, они были там для убеждения. Где бы они ни были и кем бы они ни были, они хотят знать, что они правы. В тот момент, когда я начинал говорить правду, они начинали исчезать. Теперь, лишь изредка немногие люди будут приходить ко мне — ведь я не допускаю никаких компромиссов. Я буду говорить только то, что является правдой. Если вы хотите согласиться с ней, хорошо, но если вы хотите согласиться с собой, то это место не для вас.

«Но даже если удар или выпад клинка пройдет мимо, это все равно будет унизительным для вас».

Теперь он убеждает сильнее. Он говорит: «Я могу учить определенному искусству так, что никто не сможет ударить вас, или даже если попытается, то промахнется». Теперь он видит, что король готов, убежден. Король говорит: «Отлично! Это вещь такого рода, о которой мне нравится слушать». Теперь он идет дальше, он говорит: «Но даже если удар или выпад клинка пройдет мимо, это все равно будет унизительным для вас. Если кто-то пытается убить вас, даже если и промахнется, само покушение на вашу жизнь унизительно. Я могу сделать что-то и для этого».

«Предположим, что у меня есть способ предотвратить всякого, каким бы он ни был смелым и сильным, от того, чтобы даже осмелиться кинуться на вас с кинжалом или ударить вас. Я могу сделать нечто большее. Я могу создать такую ситуацию, что он даже не осмелится ударить или совершить покушение на вашу жизнь. Что об этом, сэр?»

«Но человек, который не осмеливается причинить вам вред, может все же иметь побуждение причинить вам вред. Он может не осмелиться причинить вам вред, но может иметь эту идею. Это унизительно, что кто-то даже думает о вашем уничтожении».

«Предположим, что у меня есть способ гарантировать, что люди абсолютно не будут иметь побуждения причинить вам вред. Но человек, который не имеет побуждения причинить вам вред, может все же не иметь и мысли о любви к вам или о служении вам. У человека может не быть мыслей причинить вам вред, но это не гарантирует, что он хочет служить вам или чувствовать любовь к вам».

«Предположим, что у меня есть способ заставить любого мужчину или любую женщину в мире радостно желать любить вас и служить вам. Эти три степени лучше, чем смелость и сила. Заинтересовано ли Ваше Величество?»

«Такого рода способ я хотел бы отыскать», — сказал король.

Теперь истина принесена на уровень адампурус, наинизшего человека. При принесении истины к наинизшему человеку она теряет качество быть истиной. Она становится ложной. Теперь она ложь. Теперь она - умный аргумент. Она более не выражение истины, она инструмент хитрости. Это софистика. Да, вот точное слово для этого. Этот человек не мудрец, он софист.

Вы, должно быть, слышали о софистах. Они жили в Афинах в Греции. До Сократа в руках софистов была большая власть. Они путешествовали по всей стране. Они могли убедить любого, они были великими спорщиками. Но у них не было принципов. В чем бы вы ни хотели убедиться, они убедили бы вас. Это был род проституции. Им платили, и они стали весьма богатыми, потому что они были готовы поддержать что угодно. «Просто скажите, в чем бы вы хотели быть убеждены», — говорили они. И они убедили бы вас, они дали бы вам прекрасные аргументы. У них были школы, чтобы учить людей спорить, аргументировать.

Благодаря Сократу они исчезли из мира. Сократ оказал огромное влияние на греческий ум, и он разрушил всю эту проституцию.

Бертран Рассел, бывало, вновь и вновь рассказывал одну маленькую историю. Я не знаю, откуда он её взял, но история красивая, так что об этом можно не беспокоиться.

Он, бывало, вновь и вновь говорил, что однажды софист пришел увидеться с Сократом. С ним была красивая собака, Сократ посмотрел на нее и спросил: «Это ваша собака?»

И софист сказал: «Да».

Сократ спросил: «Эта собака женского или мужского пола?»

И софист сказал: «Женского».

Сократ спросил: «Эта собака уже мать или еще нет?»

И софист сказал: «Да, эта собака — мать».

Сократ рассмеялся и сказал: «Вы её сын, вы сукин сын».

Я не знаю, откуда Бертран Рассел взял эту историю, но софисты были людьми такого рода. У них не было принципов, у них не было истины, они были оппортунистами. И они готовы были спорить о чем угодно, правильном или неправильном, это не имело значения. Они просто наслаждались спором, аргументацией. Они были вроде адвокатов. Вы идете к адвокату, и независимо от того, правы вы или нет, он готов поддержать вас, он готов сражаться за вас.