Станислав Гроф - Холотропное сознание

Самое важное требование для психотерапева, использующего необычные состояния сознания — это не владеть теми или иными методами, чтобы направлять пациента в желаемом направлении, а принимать спонтанно разворачивающийся процесс и доверять ему. Это следует делать безоговорочно, даже если временами терапевт не понимает происходящего интеллектуально. Эта задача бросает вызов большинству специалистов, которые зависят от теоретического руководства своих школ. Без всяких усилий со стороны терапевта, в результате развертывания непредсказуемой совокупности переживаний — которые могут быть биографическими, околородовыми, надличностными или всеми тремя одновременно) — симптомы исчезают и происходит личностное преображение. В холотропной терапии, в работе с духовными кризисами и в тысячах психоделических сеансов в начале своих исследований я видел множество впечатляющих исцелений и положительных изменений личности, которые совершенно не поддавались всем моим попыткам рационального понимания.

В работе с необычными состояниями сознания, роли терапевта и пациента полностью отличаются от их ролей в традиционной психотерапии. Терапевт здесь не активный агент, вызывающий у пациента изменения путем конкретного вмешательства, а тот, кто разумно сотрудничает с внутренними целительными силами. Это понимание роли терапевта совпадает с первоначальным смыслом греческого слова therapeutes , которое означает «человек, помогающий в процессе лечения». Оно согласуется и с терапевтическим подходом К.Г. Юнга, где считается, что задача терапевта — быть связующим звеном между пациентом и его внутренней сущностью, которая, затем, руководит процессом преображения и индивидуации. Мудрость, необходимая для изменения и исцеления, исходит из коллективного бессознательного и далеко превосходит знания, которые интеллектуально доступны терапевту.

Хотя и терапевт, и пациент, временами, могут чувствовать разочарование из-за отсутствия рационального понимания целительного процесса, впечатляющие положительные перемены, которых пациент достигает за сравнительно короткие промежутки времени, служат более чем достаточной компенсацией. В такого рода работе становится ясно, что невозможно использовать жесткую концептуальную схему, которая насильственно классифицирует проблемы пациента на заранее сложившиеся категории. Как утверждал Юнг, нет никакой гарантии, что наблюдаемое нами в конкретном терапевтическом сеансе уже встречалось раньше и может быть понято с позиций существующих школ. Психика не имеет границ, и, по видимому, обладает бесконечными ресурсами и творческим потенциалом. По этой причине не исключено, что в любой терапевтической встрече мы вполне можем наблюдать или переживать явления, которые никогда не были известны ранее. Все это делает терапевтическую работу непрерывным волнующим приключением, где нас на каждом повороте ожидают новые открытия и новые уроки.

К числу самых важных следствий новой модели психики относятся прозрения социополитического характера. Попытки традиционной науки дать правдоподобное объяснение жестокости, которой отмечена большая часть человеческой истории, обычно, были неубедительными и оставляли желать лучшего. Образ человека как «безволосой обезьяны», таящей в себе кровожадные инстинкты, унаследованные от животного прошлого, не может объяснить то, что психоаналитик Эрих Фромм назвал «злокачественной агрессией», которая присуща только человеку. Хотя животные сражаются за пищу, возможность половых связей и территорию, ни одно животное в природе даже близко не подходит к тем бессмысленным жестокостям, которые творят люди. Попытки психологического объяснения нашего насилия в рамках биографической модели человеческого сознания были столь же разочаровывающими и неадекватными.

Подобно тому, как мы признали невозможность объяснения индивидуальной психопатологии индивида в рамках традиционной биографически ориентированной модели, неадекватность этих же методов становится еще более очевидной, когда они применяются к массовой психопатологии кровопролитных войн, революций, жестокости тоталитарных режимов, зверствам концлагерей и геноцида. Как и в случае крайне жестоких поступков отдельных людей, эмоциональная боль, пережитая в младенчестве и детстве, попросту не объясняет отклонений в поведении в таких масштабах.

Психологические травмы, связанные с переживаниями, формирующими нашу психику после рождения, недостаточны для объяснения ужасов фашизма, жестокостей сталинского режима или чудовищных деяний апартеида. Но когда мы прибавляем к этому околородовые и надличностные перспективы, выражение которых мы находим в необычных состояниях сознания, то даже такие вещи становятся более понятными. Травма рождения связана с борьбой жизни и смерти, которая потенциально способна стать основой для многих крайних эмоций. Как общее событие для всех нас, она может вызывать психологические отклонения в массовых масштабах, когда, быть может, сотни тысяч людей разделяют общее переживание сильнейшей бессознательной ярости. Архетипы коллективного бессознательного также могут быть источником массовой психопатологии, поскольку они наделены необычайной психологической силой, сметающей все индивидуальные границы.

Разумеется, война — это сложное явление, связанное с многими факторами, включая исторические, политические, экономические, равно как и психологические. Мы не должны допускать, что войну можно сводить к одним лишь психологическим факторам. Однако, в то время, как более осязаемым аспектам конфликтов между нациями уделялось значительное внимание, психологические измерения и корни этих кризисов игнорировались. Здесь современные исследования сознания предлагают ряд интересных прозрений и догадок. В необычных состояниях, материал, проявляющийся из бессознательного, нередко включает в себя темы войны, тоталитарных режимов, революций, ужасов концлагерей и геноцида. Сцены, выражающие эти темы, могут быть чрезвычайно яркими — с переживанием полного спектра эмоций и физических ощущений как жертв, так и мучителей.

Когда в сеансах преобладает БПМ-II, человек соприкасается с ощущениями ребенка, застрявшего в родовом канале до открытия шейки матки. Это зачастую сопровождается сценами из человеческой истории, в которых человек переживает себя в роли жертвы. Такие переживания включают в себя отождествление с народом, притесняемым тоталитарным режимом, с мирными жителями, страдающими во время войны, с узниками концлагерей и с униженными всех веков. Такого рода эпизоды появлялись даже в сеансах тех людей, которые никогда лично не переживали этих ситуаций в реальной жизни; однако их бессознательное содержит в себе глубокое знание всех соответствующих эмоций и ощущений7.