Луис Ривера - К западу от смерти

Я попробовал сесть на кровати, но тело не слушалось. Постепенно я начал понимать, что вижу сон. Или что-то очень похожее на сон. Кто-то прокрутил перед моими глазами видеосъемку двухлетней давности. Это прошлое. Это уже было. И не нужно, чтобы оно возвращалось. Я не хочу этого…

Проснись! Просыпайся, черт тебя дери!

Я с трудом перевернулся на бок. Подушка тоже была мокрой. Медленно туман в голове начал рассеиваться. Перед моими глазами снова был номер отеля. Только видел я его словно сквозь толщу воды.

Любви хотят сердца ваши, я слышу тоску и зов ваших сердец. Холод одиночества утомил вас, и хотите вы отогреть ладони у костра.

Любовью вы называете костер этот — спасение для замерзающих от одиночества на вершине горы.

Но часто одинокие суют руки в пламя и берут в ладони раскаленные угли. И то, в чем они ищут спасения, становится их гибелью.

Хочу я, Танцующий, станцевать вам о любви и любящих. Хотя плохо вытанцовывается у меня это слово. Ибо лишь тот, кто никогда не опалял сердце свое, легко произносит его.

Как-то спросили меня: «Что ты можешь знать о любви, Танцующий, если избрал уделом своим одиночество?»

Но так скажу я: лишь опустившийся на самое дно бездны способен взойти на заоблачную вершину. Лишь тот, кто сделал своей судьбой отрицание, завоевывает право утверждать. Лишь тот, кто выпестовал в одиночной камере самой мрачной тюрьмы ненависть и презрение, может познать любовь.

Долго томился мой дух в темном подземелье, где учился ненавидеть и презирать. И через ненависть и презрение открылась ему Любовь.

О! Это не веселая богиня в костюме пастушки. Хотя такой видят любовь некоторые. Но слепы глаза их. Это не прекрасная добродетельная дева с печальными глазами. Хотя многие внимают ее нежным нашептываниям. Но глухи сердца их.

Иные хотят найти в любви покой и сострадание к своему одиночеству. Но можно ли найти покой и сострадание, сидя в утлом суденышке посреди штормового моря? Иные ищут наслаждений. Но любовь — это путь к страданию, и пройти по нему может только отрекшийся от наслаждений. Многие просто бегут в нее от тоски и пустоты, но находят еще большую тоску и пустоту. Есть и такие, кто ищет в ней забвение от самих себя. Но к самим себе неизменно приходят они.

Но так учит Танцующий: любви нужно научиться, как нужно учиться музыке. И, прежде всего, научиться любви к самому себе. Ибо лишь тот, кто умеет любить себя, может любить другого.

Но слишком многие за любовь к другому принимают лишь дурную любовь к себе. А хуже дурной любви лишь дурной вкус к истине.

Любить другого нужно так, как любите вы самих себя. Но многие ли из вас умеют любить себя?

Настоящая любовь беспощадна, как стрела, пущенная твердой рукой. Она требовательна и строга к малейшему вашему промаху. Она жестока к тому, кто охотится за ней, не имея сил, чтобы одолеть ее. И лучше смотреть на нее через щель забрала, как на врага, чем протягивать открытую ладонь. В ответ она может протянуть когтистую лапу.

Настоящая любовь жадна и прожорлива, как огонь. Она никогда не скажет: «Довольно! Ты отдал мне достаточно себя». Она захочет пожрать вас целиком. Но эту пташку нужно держать чуть-чуть впроголодь. Ибо чтобы отдать себя целиком любви, придется себя уничтожить.

Какая тонкая ирония в танце моем! С закрытыми глазами и не различишь, пожалуй, этих двух сестер — любовь и ненависть. И так танцую я: скажи мне, как ты ненавидишь, и я скажу, умеешь ли ты любить.

Слишком часто любим мы в человеке лишь самих себя. Свои надежды и свои мечты. Но стоит этим надеждам не сбыться, выбрасываем мы свою любовь, как скорлупу ореха. Но так же часто ненавидим мы в других лишь самих себя. Низость своей души и убогость нашей совести.

Нет, поистине они похожи, эти сестры. И обе одинаково отвергают презрение. Стоит ему найти лазейку в душе, как ненависть и любовь уходят из нее, ибо не могут дышать с ним одним воздухом. Слишком тесна для презрения и любви душа. И так же тесна она для презрения и ненависти.

Но всего более объединяет их цель — рождены эти сестры лишь для того, чтобы сделать вас лучше. Благая цель! Но кто бывает достаточно зорким, чтобы увидеть ее? Большинство хочет лишь наслаждения от любви и мести от ненависти. Набить свою душу, словно брюхо, — вот мечта и цель многих.

Но любовь лишь путь к свободе. И преддверие свободы.

Но путь к любви — ненависть, как младшая из сестер.

Потому так танцую я: научитесь ненавидеть себя, братья по духу. И когда не останется в душе вашей места презрению, поймете вы, что научились любить себя.

Тогда можно спуститься с вершин своего одиночества.

И еще одну маленькую истину открою я напоследок:

Любовь можно удержать в открытой ладони, но не в сжатом кулаке. И берегитесь, чтобы не удержала она вас!

Существую ли я на самом деле или я лишь призрак — всем безразлично. Те, с кем я соприкасался, воспринимали меня как мимолетный эпизод. Я сам к этому стремился, и у меня, судя по всему, неплохо получалось. Они проходили мимо, бросали на меня недоуменные взгляды и исчезали в серой дымке… Кто-то останавливался, чтобы перекинуться со мной парой слов, и тоже исчезал, пожав плечами в ответ на мои ответы… Толком я так и не узнал никого из тех, с кем сводила жизнь. Все они думали так, как того хотел я, поступали, как хотел я, и уходили, когда хотел я. Ничего удивительного, ведь и создал их я. Не их самих, конечно, а те образы, с которыми разговаривал, от которых ждал подарков на праздники или у которых занимал деньги, и с которыми в конце концов расставался. И для них я был тоже ничем…

Да проснись же ты, наконец!

Я был глубоко под водой. Вокруг была темнота. Лишь наверху маячило пятно света. Мне нужно было плыть к нему. Как можно быстрее. Я уже начинал задыхаться…

Очнулся я на полу. Было раннее утро… Или ранний вечер. Сумерки… Полутьма. Неловко подвернутая рука затекла и онемела. Я выпрямил ее и долго ждал, пока к ней вернется чувствительность. Потом встал и зажег в номере свет.

Пол был усеян окурками и пеплом. Валялась пустая бутылка из-под виски, рядом с ней — подушка и скомканное одеяло. Похоже, что я уснул на кровати, а потом перебрался на пол.

Все тело ныло, словно меня долго били. Голова тоже побаливала, но терпимо. Я был в джинсах и той же футболке, что и вчера… Вчера ли?

Я снова опустился на пол и закрыл руками лицо. Больше всего сейчас мне хотелось умереть.

Но я не умер. И даже нашел в себе силы сходить в душ. После него я почувствовал себя лучше. Настолько, что начал неторопливо приводить в порядок номер. Почему-то не хотелось, чтобы хозяин увидел этот разгром.

Воздух в номере был таким застоявшимся и плотным, что казалось, его можно резать ножом на большие маслянистые куски. Я открыл окно и долго стоял, вдыхая свежий теплый воздух с улицы.