Аркадий Бакторов - Копи царя Иоанна

Максим вбежал в яростно раскачивающуюся тяжелую деревянную дверь, прошел мимо касс, телефонов, повернул направо, потом, как запрограммированный, вниз по эскалатору, затем налево. Стоп. Линия края платформы — как маячок всплывает в бессознательном. Внезапно подувший ветер первым сообщает о приближающемся поезде, только потом послышится нисходящее трезвучие и начнут блестеть уводящие за поворот рельсы в сумрачном тоннеле. Чтобы не утруждать себя поисками места в тесном вагоне и избежать неприятных толчков в бок на каждой остановке, Максим изобрел свою собственную тактику передвижения в набитых поездах по центру златоглавой. Он просто всегда заходил последним и прижимался спиной к дверям с наивной надписью «Не прислоняться». И выходил, соответственно, на каждой остановке.

«Осторожно, двери закрываются, — с этими словами они и вправду захлопнулись, — следующая станция, — тут диктор, как всегда, сделал проникновенную театральную паузу, — … „Арбатская“»! — выпалил динамик и смолк в ожидании объявления станции «Арбатской». Максим подался чуть вперед — на этот раз двери зажали его сумку, и через образовавшуюся щель дул легкий встречный ветер с железнодорожным запахом усталого металла. И снова не нарушаемая никем последовательность тусклых тоннельных ламп, километры уложенных кабелей, которые кажутся живыми, если на них смотреть во время движения…

Он опаздывал. Ничего страшного, в институте многие опаздывали. Прошло то время, когда каждое пустяковое опоздание на несколько минут было причиной для серьезного разговора, а три означали увольнение. В институте любили рассказывать одну и ту же печальную историю своего сотрудника, случившуюся уже на излете Советского Союза во время последней, как оказалось, проверки. Вкратце она звучит так: ему сулило уже третье опоздание, фатальное, он бежал так, как только может бежать обычный человек, влетел на проходную в последнюю минуту, остановился, чтобы показать пропуск, упал и умер. Прямо как в древнегреческом мифе. Но все эти дисциплинарные ужасы остались в прошлом, удаляющемся с каждой минутой, как километры подземных путей. Теперь добрая часть огромного здания сдается никому не известным офисам и мелькающим на арендованных квадратных метрах фирмам-однодневкам.

Однако недавно в суматоху похожих друг на друга будней ворвалось событие, выбившее из колеи всех трудящихся на ниве науки. Как-то, прямо посреди дня, в одну из лабораторий вошла целая группа неизвестных людей. Они выглядели изможденными, неестественно бледными для середины лета, некоторые щурились от яркого солнца. В оцепенении прошла минута, но гости не проронили ни слова.

— Кто вы? — наконец спросил кто-то из сотрудников.

— Мы теперь с вами. Так решили. Зря, конечно, но раз решили, значит, решили, — ровным голосом ответил один из вошедших.

Разговорить их было делом не из легких: о своем прошлом они предпочитали молчать. Из нескольких сухих фраз было понятно, что новенькие — часть штата одного из сверхсекретных исследовательских центров, который советское правительство решило спрятать глубоко под землю, российское же посчитало нужным упразднить, а ученых разбросать по оставшимся на земле похожим институтам. Об этом событии и думал Максим по пути «на службу», как он с иронией говорил на дореволюционный манер.

Дрожь, как озноб, резонируя на мембранных оболочках из листовой стали, судорожно лязгнула в плохо промасленных сцепках, прострелом в стальной хребет механического червя сработал детонатор, медленно вбирающий в воронку небытия судьбы, оставляя вместо них едкий пластиковый смрад, перемешанный с запахом горелого человеческого мяса; слезным дождем брызнули осколки, подгоняемые изрыгнутым во всепоглощающий мрак светом, пелена уже затягивала тоннель, задыхающийся в дыму огненного тления своего хозяина. Восемьсот забортных вольт нежной сиреневой молнией ответно подмигнули теплу, в доказательство своего непререкаемого господства в этих стенах хлестнули издыхающий состав, забирая свою часть живой плоти. Стеклянное крошево хрустело на зубах уцелевших.

Он поднял лицо из солоноватой густой лужицы. Жуткая, выворачивающая плечо боль сдавила артерии. Рука онемела. Нет, это просто ремень сумки, до сих пор остававшийся в проеме дверей, впивался в кожу. Тьма. Взрыв прогремел в соседнем вагоне или через один. Максим приподнялся и окунулся в густой кисель ядовитого дыма… только лежа еще можно было дышать. Глаза начинали привыкать к темноте, на стенах тоннеля стали заметны мутноватые отблески пламени, бушевавшего во взорванном вагоне. Дым опускался все ниже. Из другого конца вагона послышался густой надрывный кашель, затем хрип и молчание. Кто не погиб от огня, тот задохнулся в дыме, который подолгу не выветривается из тоннелей.

Это было поистине страшно: животный страх за себя, за то, что твой удел — беспомощно и рефлекторно глотать отравленный воздух, заведомо убивающий, биться о стены в конвульсиях как рыба об лед, чувствовать, как немеют и подкашиваются ноги, ловить последние обрывки мыслей в полумертвом сознании… В преддверии таких минут человек не властен над собой. Он зверь. Слепой инстинкт самосохранения ведет его бессмысленными путями к призрачному спасению, ради которого он идет напролом, против смысла, без малейшего сомнения в целесообразности своих хаотических движений.

Не чуя себя Максим просунул носок ботинка в щель между дверями, уперся спиной в спинку поручня дивана и со всей силы разогнул ногу. Створка поддалась. Он точно рыбкой нырнул в образовавшийся проем, упал на что-то неровное, то ли бетонное, то ли чугунное, зацепившись за контактный рельс. На его счастье линия уже была обесточена. Как всегда после ушиба, боль дала о себе знать не сразу. Через несколько мгновений она пронзила тело одновременно в нескольких местах, сковывая мышцы и парализуя движения.

В изнеможении Максим откинулся на стену тоннеля, лесенка ребер тюбинга холодом исполосовала спину. На миг ему показалось, что стена начала проваливаться назад. «Ну вот и все! — шевельнулось где-то в оглушенном мозгу — Все!» Инстинктивно пытаясь удержать равновесие, он откинул руку, пытаясь ухватиться за что-нибудь выступающее. Рука скользнула по железу и стала проваливаться дальше, увлекая за собой тело.

Взрывная волна открыла кем-то хорошо спрятанную в свое время дверь, замаскированную под обычный тюбинг, которым выложены тоннели метро. Не думая, Максим пополз на четвереньках по уходящей вниз темной лестнице, сваренной из толстой арматуры, ведущей на дно какой-то шахты. Пролет вывел на крошечную лестничную площадку. Максим встал в полный рост. Воздух был чистым. Здесь, в нескольких метрах от боли, крови, искореженного и оплавленного металла, убивающего смрада, у него создалось ощущение незыблемого покоя, как будто это тихое место специально было вырыто для того, чтобы уберечь людей от хаоса, который может твориться совсем рядом.