Дион Форчун - Источник силы

Не замечающая ничего — вот определение, которое больше всего ей подходило. Она не замечала своего собеседника, его мнений, его стремлений, ее взору открывалось нечто, чего он не мог с нею разделить или принять в этом участие.

Пока я наблюдал, женщина поднялась, чтобы уйти, и я увидел, что она закутана в свободное, похожее на бурнус одеяние, не имеющее никакого отношения к моде, а ее ноги обуты в сандалии. Мужчина тоже встал но она жестом остановила его и через комнату к нам донесся ее голос:

— Вы обещали не пытаться следовать за мной, Пэт, — сказала она.

Мужчина, который находился между нею к дверью, нерешительно остановился, а потом набросился на нее с плохо сдерживаемой горячностью.

— Он губит вас, — кричал он. — Ваше тело и душу, он губит вас. Дайте мне до него добраться, и я сломаю ему шею.

— Это бесполезно, — ответила она. — Вы ничего не можете сделать. Дайте мне пройти. Что бы вы ни сделали, не будет иметь никакого значения.

Мужчина поднял руки над головой, и, хотя он стоял к нам спиной, мы увидели, как все его тело содрогнулось от приступа гнева.

— Будь он проклят! — воскликнул он. — Будь он проклят! Да падет на него страшное проклятие Михаила!

Раскатистый ирландский акцент, прорвавшийся под влиянием эмоций, казалось, добавил остроты его проклятиям, если это еще было возможно. Загнанные в угол испуганные официантки в ярких кретоновых передниках в изумлении уставились на него, а из некоего святилища за бисерной занавеской выплыла вразвалку тучная хозяйка. Но, прежде чем она смогла вмешаться, женщина в бурнусе, быстро изогнувшись, проскользнула мимо маленького столика и, выбежав через дверь, исчезла в сумерках, а мужчина, который поспешно повернулся, чтобы последовать за ней, споткнулся о ноги Тавернера и налетел на наш чайный столик.

Он опустился на соседний стул, бледный и трясущийся после своей вспышки, в то время как мы печально уставились на разбитую вдребезги посуду и вылившееся молоко.

Сначала ему нужно было прийти в себя, и он почти бессознательно водил рукой по лбу, как будто пробуждаясь от ночного кошмара.

— Простите меня, — сказал он, ирландский акцент исчез из его речи. — Тысяча извинений. Официантка, уберите столик этих джентльменов и принесите новый чай!

Подошла своей переваливающейся походкой хозяйка, свирепо глядя на него, и он повернулся к ней.

— Любых моих извинений будет недостаточно, — сказал он. — Я был весьма расстроен… домашними неприятностями и сомневаюсь, чтобы мои чувства пошли мне на пользу.

Он откинулся на спинку стула, как будто полностью исчерпав свои силы.

— Она погибла, и тело и душа, — бормотал он, обращаясь больше к себе, чем к нам. — «Молитесь Деве Марии» — сказал отец О’Хара, и я молюсь — за нее, но за Джозефуса я буду молиться Святому Михаилу, да падет на этого негодяя страшное проклятие!

Тавернер наклонился вперед и осторожно накрыл его руку своей.

— Похоже, ваши молитвы услышаны, — сказал он, — менее получаса назад мы видели, как Джозефуса увозили в больницу с опасной раной в голове. Я не знаю, какие у вас к нему претензии, — продолжал он, — но я знаю Джозефуса и думаю, что они вполне оправданны.

— Вы знаете Джозефуса? — спросил мужчина, взглянув на нас ошеломленно.

— Знаю, — сказал Тавернер, — и могу вам также сказать, что за ним у меня тоже числится пара неоплаченных счетов, и я думаю, у меня есть средство занести их в книгу, так что, полагаю, мы сможем вместе объясниться с ним, — и он положил свою визитную карточку на маленький столик перед дрожащим человеком с серым лицом, сидящим напротив нас.

— Тавернер, доктор Тавернер, — задумчиво произнес незнакомец, вертя в руках карточку. — Я где-то слышал это имя. Не приходилось ли вам встречать человека по имени Коатс в связи с любопытным делом об украденной рукописи?

— Приходилось, — ответил Тавернер.

— Говорят, за этим делом скрывается гораздо больше того, чем было привлечено внимание, — сказал наш новый знакомый. — Но я бы никогда в это не поверил, если бы не увидел, что может делать Джозефус.

Он бросил на Тавернера проницательный взгляд своих глубоко посаженных глаз.

— Я думаю, вы являетесь единственным человеком в Лондоне, который хоть как-то может помочь в этом деле, — сказал он.

— Я буду рад вам помочь, если смогу, — ответил Тавернер, — поскольку, как я уже говорил, я знаю Джозефуса.

— Моя фамилия Мак-Дермот, — сказал наш новый знакомый, — а женщина, которую вы видели со мной, была моей женой. Я сказал «была моей женой», — добавил он, и его темные глаза опять загорелись гневом, — потому что теперь она от меня ушла. Ее увел Джозефус. Нет, не в обычном смысле, — добавил он поспешно, чтобы мы не могли запятнать ее даже в своих мыслях, — а в свою странную группу, с которой он проводит свои спиритические сеансы, и она потеряна для меня настолько, как если бы ушла в монастырь. Разве можно удивляться, что я проклинаю человека, разрушившего мою семью? Если бы он увел ее потому, что любил, я бы скорее ему это простил, но здесь не может быть и речи о любви. Он увел ее потому, что хочет использовать ее в своих собственных целях, точно так же, как он использовал множество других женщин, и что бы там ни произошло, душу она потеряет. Это грех, уверяю вас, — продолжал он, вновь поддаваясь волнению. — Я не знаю, что это, но знаю, что это грешно. Стоит только взглянуть, на этого человека, чтобы увидеть, что он грешен насквозь, а ока считает его святым, священным учителем, адептом, или как вы там это называете, — добавил он горько. — Но уверяю вас, у человека праведной жизни к высоких помыслов не может быть такого лица, как у него.

— Можете ли вы дать мне какую-нибудь информацию относительно его дел? Я потерял контакт с Джозефусом с тех пор, как он в последний раз покинул страну, но могу себе представить, что он продолжает заниматься тем же, чем привык заниматься раньше.

— Насколько мне известно, — сказал Мак-Дермот, — он появился на сцене около года назад, неизвестно откуда, и дал объявление о том, что ведет группы психического развития. Это привело к контактам с различными людьми, которые интересовались подобными вещами, — я этим не интересуюсь, мне запрещает моя церковь, и это не удивительно, — а Мэри, моя жена, всегда принадлежала к некоему оккультному клубу, который загнали в лес Сент-Джонс-Вуд; они, глупцы, приняли Джозефуса, обожглись и отказались от него, но не раньше, чем он смог завладеть двумя или тремя женщинами из их состава — моей женой в том числе. Потом Джозефус, казалось, встал на ноги и поразительно преуспел. (Когда вы с ним сталкиваетесь впервые, он производит впечатление довольно потрепанного искателя приключений.) А теперь он приобрел где-то дом, хотя никто, кроме посвященных в его тайну, не знает где, и у него есть группа женщин, которые, как утверждает моя жена, помогают ему в его работе. Чем они занимаются, я точно сказать не могу, но похоже, он имеет над ними огромную власть. Они все кажутся влюбленными в него и, несмотря на это, мирно живут под одной крышей. Это просто поразительно. И то, на что он покушается в своем внутреннем круге, это не деньги — хотя и их он получает превеликое множество от других своих ярых поклонников, — а, насколько я могу судить, особый вид физической энергии, и мне кажется, что, делая успехи, они катятся по наклонной плоскости. Как бы то ни было, время от времени он должен вливать в свою группу свежую кровь, и временами, когда Джозефус слегка сникает, здесь ведется отчаянная охота на новых членов, а затем, приобретя свежего фаворита, он, кажется, вдруг обретает новую жизнь. Все выглядит очень сомнительным, опасным и неприглядным, и мне трудно было это выносить еще до того, как он разрушил мою семью.