Алекс Гонсалес - Веселое искусство смерти. Живой Мультиверсум

Где-то, возможно, встречая приход ночи или просто тоскуя по хозяину, завыла собака.

* * *

С самого рождения в личности Стефана Блумера присутствовал небольшой, но досадный изъян, труднообнаружимый дефект, не позволявший ему ни развиваться правильно, ни наслаждаться жизнью. Личность его подобна была тончайшей работы фарфоровой чашке, что прекрасна видом, но имеет скрытую микроскопическую трещинку. И до тех пор, пока не стукнет кто-нибудь по ней с целью поверить звуком целостность предмета или не вздумает испить из нее горячего ароматного чая, чашка сумеет обмануть даже самый придирчивый взор.

Однако человеческая личность — не какой-то там предмет, а живая, открытая миру система взаимодействующих и меняющихся во взаимодействии элементов. И если чашку можно наполнить только с одной стороны, то личность с момента рождения, а может быть и до него, обретает свое содержание как изнутри — являя собой вместилище духа, так и снаружи — трепещущей плотью внешней границы, стремясь объять мир.

Но в точности ли так все происходит? И что есть внешнее, а что внутреннее?..

Не уподобить ли мир лишь жемчужине в раковине человеческой личности, омываемой и питаемой океаном Духа? Бескрайним и бездонным океаном, полным сокровищ, прекрасных существ и неведомых чудовищ, грозящих пожрать, уничтожить и личность, и мир, оберегаемый ею.

Кроме указанного дефекта, был у Стефана еще один недостаток, связанный, впрочем, с первым. Название для него подобрать не так-то легко, поэтому назовем его простым словом — «скромность». Скромность была его защитой от быстрого разрушения личности — тонкой грани между внутренним и внешним. Скромность была самым важным качеством для будущего Хранителя...

Что же еще, как не скромность, долгое время не позволяло Стефану признаться самому себе, что с первого момента самоосознания растет в нем, обретает реальность маленькая божественная искорка — зародыш драгоценной жемчужины будущего Мира? И пусть этот Мир никогда не будет столь совершенен, как миры иных существ, пусть личностный дефект отразится и на нем, да так, что некий гипотетический ювелир, окинув сей перл холодным, оценивающим взглядом, проронит небрежно: «Порченый мир!» и бросит в ящик с такими же кривыми и неровными жемчужинами. Но когда-нибудь один из подмастерий, обучающихся высокому искусству, подарит на день рождения своей маленькой сестренке ожерелье, и чистая детская радость согреет и оживит уже было умерший Порченый мир.

Нет, не будет такого никогда! Мир — не жемчуг, и вне его пределов нет никаких ювелиров и маленьких девочек. К чему же здесь это уподобление? Да к тому только, что жемчуг мал и тверд, а Океан необъятен и текуч... Хотя иногда может показаться, что все наоборот. Но такое вывернутое наизнанку осознание реальности будет означать лишь одно: ваша личность находится в безжалостных клешнях или между зубами какого-то океанского чудища. Попрощайтесь с ней.

<...>

Все же Стефану повезло. Несмотря на то, что в течение нескольких лет после рождения он почти полностью игнорировал сам факт существования своего внутреннего мира, являвшегося, как вам уже должно быть ясно, внешним по отношению к его телу, родители не оставляли несчастное дитя своими заботами, веруя в то, что рано или поздно его удастся выходить и поставить на ноги. Повезло ему, что жил он дома, в семье, и не был сразу же после рождения отдан в приют для убогих, где судьба Мира (и личности Стефана) оказалась бы предрешена.

Юго-Запад США,

70-80-е годы ХХ века

Адам Блумер ясновидением мучался с детства.

Другой бы сказал: «Еще в детстве я получил особый дар!». Но в его случае это было полностью неверно.

Во-первых, по его собственным ощущениям, он никогда ничего ни от кого не получал. Да ничего стоящего ему никто никогда и не предлагал. Наоборот, часто у него пытались что-то отнять — силой или посредством обмана.

Во-вторых, «дар» — это обычно что-то, желаемое человеком, то, чего у него не было и о чем он мечтал. Нечто дорогое, вещь, которую обретают неожиданно и совершенно бесплатно, то есть даром. Сколько Адам себя помнил, не было такой «вещи», которую бы он «желал», о которой бы «мечтал». Хотел — да. Нуждался. Но не желал. А то, чего он по-настоящему желал, вещами назвать никак нельзя. Истинное Знание, Абсолютная Свобода, Счастье Бытия, Великая Любовь — какие же это вещи? И ведь ими далеко не ограничивалось то, к чему он стремился и от чего бежал в разные периоды жизни.

Ясновидение приносило ему мучения. Со временем, когда в полной мере проявились и другие способности, Адам нашел способы облегчать свою жизнь. Но в детстве и юности... Вместо того чтобы жить как большинство людей в настоящем времени, здесь и сейчас, печалиться и наслаждаться на острие мгновения, он прозябал в тягучем, тягостном пространстве знания и предопределенности. Не многие поймут, каково ребенку ощущать, например, скорую смерть близкого человека — и скрывать это. Видеть нечто, не видимое другими, и молчать. Притом, что знание до конца не скрыть — оно рвется наружу. И люди — даже самые что ни на есть заурядные, на подсознательном уровне прекрасно это чувствуют.

* * *

Однажды, когда Адаму не было еще и шести лет, он впервые увидел предназначенного к скорой гибели человека. Не только увидел — объявил об увиденном во всеуслышанье и, быть может, даже ускорил развязку драмы.

В доме Блумеров редко бывали гости. Поэтому их приход всегда становился событием, будоражащим все семейство. Точнее, почти все семейство. Один из членов семьи сохранял при этом душевный покой — и здесь речь идет отнюдь не об Адаме, вернее, не совсем о нем.

Совершенно особенным событием сулил стать приезд бабушки Адама по материнской линии. Вероятно, она уже чувствовала что-то неладное, оттого и захотела после долгой многолетней паузы в общении навестить семейство дочери. А заодно и проведать изрядно подросшего внука, виденного ею только в колыбели.

Собственно, внуков у нее было двое, но про второго она почему-то не вспоминала и не изъявляла желания его увидеть.

В воскресенье — день, на который был назначен бабушкин визит, в доме с утра царила почти предпраздничная суматоха с привкусом некоторой нервозности. Родители, уже хорошо знакомые со многими странностями своего чада, периодически с опаской поглядывали на него, и мама несколько раз — то льстиво-заигрывающе, то грозно — напоминала Адаму о необходимости продемонстрировать свою воспитанность и благонравие в присутствии долгожданной гостьи. А он, пребывая в предчувствии грядущего и становясь оттого все более хмурым и невеселым, тщетно пытался куда-нибудь спрятаться или сбежать. И все же с неумолимостью судьбы взрослые извлекали его из различных убежищ и приспосабливали к каким-нибудь домашним делам.