Александр Экштейн - Око вселенной

— Вопрос интересный, даже очень. Вы, молодой человек, как бы это поточнее выразиться, — пощелкал пальцами в воздухе Чебрак, — не просто разведчик-камасутрист, но, как говорится, не из пальца высосаны.

— Аа! — радостно воскликнул директор инвестиционного департамента, член совета директоров ЦБ России. — Байбак! Какими судьбами в Москве, толстяк великолепный?

— Да так, — пожал плечами Сергей Иванович Байбаков, — москвич я по паспорту…

Директор инвестиционного департамента был другом Сергею Ивановичу без особых на это причин. Сергея Ивановича многие считали своим другом без каких-либо усилий с его стороны. Во всем виновато природное и, по большому счету, опасное для окружающих обаяние Байбака. Он им пользовался на всю катушку. Там, где другому понадобились бы для карьерного роста годы учебы, обрастания связями, репутация классного специалиста, порядочного и ответственного человека, Сергею Ивановичу достаточно было только появиться, поулыбаться, поговорить, сморозить какую-нибудь простодушную чушь, выдав ее за плод долгих усилий разума, и все — он занимал то место, за обладание которым губили свои души, унижаясь и изощряясь, десятки действительно грамотных и действительно заслуживающих всяческого уважения специалистов.

— Я по делу. — улыбнулся Байбак. — Нужна информация по одному человеку, Гулько Гарольду Смитовичу. Своим помощникам и телефону я не могу доверять выяснение этого вопроса. Вы же знаете, Антон Кузьмич, что я отвечаю за наши деньги, а они, в связи с неожиданной трансформацией таганрогского «Баф-Банка» в трансконтинентальную финансовую группу «Глобализация», обрели по девять нолей после трехзначной цифры. Вы же, как мне сказал Контролер, отвечаете за благонадежность партнеров, привлекаемых нашей группой к работе с нашими, — он сделал ударение на «нашими», — деньгами.

Грозное и всесильное имя Контролер заставило собеседника Сергея Ивановича сделать соответствующее моменту выражение лица — оно стало благоговейным.

— Конечно, — кивнул директор инвестиционного департамента, — благонадежность партнеров в моем ведении, но там, где девять нолей после трехзначной цифры, я должен проконсультироваться с самим Контролером.

— Эх, — испуганно выдохнул Байбак и слегка побледнел. — А сам не справишься, вдруг он усомнится в нашей компетентности и отстранит от участия в деле?

— Таков порядок, — с тоской проговорил Антон Кузьмич и соединился с Контролером, начальником маленького и мало что значащего отдела стратегии и оптимизации процентных ставок ЦБ России, к которому, по слухам, иногда заходил поговорить о делах сам Председатель накопленных страной денег. — Добрый день. — Антон Кузьмич облизнул вмиг пересохшие губы и бросил на Сергея Ивановича предостерегающий взгляд. — Это Енин. Взгляните, как у нас южнорегиональный «Баф-банк» выполняет свои соглашения с концерном Гулько Гарольда Смитовича, стоит ли их продлевать и на каких условиях? — Антон Кузьмич разговаривал с Контролером начальственно, то есть по давно обговоренной конспиративной схеме внутрибанковского общения. Сергей Иванович знал об этом. — Даже так? — вскинул брови Антон Кузьмич. — Хорошо, я сообщу об этом Байбакову. — Он положил трубку и облегченно вздохнул. — Гулько Гарольд Смитович пользуется доверием и уважением Контролера, следовательно, и всей нашей группы. Так что начинайте работать. Связь только через меня. Такова воля Контролера.

Сергей Иванович Байбаков даже в страшном сне не смог бы представить, что перед ним только что в главном здании ЦБ буквально в нескольких десятках метров от кабинета Контролера и приемной Председателя Центробанка, был разыгран спектакль. Антон Кузьмич Енин, жилец странного дома под двадцать первым номером в центре Москвы, не соединялся с Контролером, он был «музыкантом» другого оркестра, которым дирижировал великий одесский Капитан. Сразу же после того, как Сергей Иванович стал интересоваться Капитаном, его обаяние перестало действовать на Антона Кузьмича. Так что Байбак был одурачен почти моментально и, главное, надолго. Ему бы даже в голову не пришло, что кто-то из их внутрибанковской группы может работать ради каких-то других целей и на кого-то другого, посягнувшего на авторитет Контролера…

Так Капитан сделал первый ход в своей грандиозной афере, откликнувшись на предложение Аскольда Борисовича Иванова, своего ученика, вполне удовлетворительно и грамотно обрисовавшего ему ситуацию и представившего схему увода денег из-под носа Байбака и внутригосударственной мошеннической финансовой группы. Но там, где Аскольд Борисович рассчитывал вернуть свое и наказать тех, кто наказал его, Гарольд Смитович увидел нечто большее и далеко простирающееся, как и положено Капитану.

— В принципе, — Аскольд Борисович провел кончиками пальцев по щеке Капитолины Витальевны, — мы можем вскоре вернуть полмиллиона долларов этому мальчишке Углокамушкину. Они хотя и мои, но все-таки больше его. Я уже и в команде, и в системе, и в игре, то есть богат.

— Понимаешь. — Капитолина Витальевна подошла к зеркалу. — Ты сейчас очень легко и бездумно трижды акцентировался на своем «Я». Видимо, думаешь, что мое «Я» слабее твоего?

Зеркало заиграло бирюзово-морским цветом вокруг отобразившегося в нем Капиного лица. Аскольд Иванов невольно вздрогнул.

— Извини, — смущенно проговорил он, — мы с тобой уже в команде, уже в системе, и мы с тобой богаты.

— Я знаю, — улыбнулась ему Капитолина Витальевна из зеркала. — Об Углокамушкине не беспокойся. — Она взглянула на стенные часы, отобразившиеся, как и она, в зеркале «Клип». — Он сейчас мертвый, а когда оживет, это уже будет как бы и не Углокамушкин.

— Чудно. — Аскольду Борисовичу было наплевать на Углокамушкина, его сейчас занимали лишь два чувства — любовь к этой женщине и ненависть к бывшим соратникам. — Я люблю тебя. Капа Щадская.

— Ну и ладно, — радостно отвернулась от зеркала Капитолина Витальевна и прижалась к Аскольду. — Люби.

Когда Саша Углокамушкин умер, он по-прежнему был живой, ибо, как говорят ученые танатологи, изучающие структуру фантомных пульсообразований в послесмертном существовании, человек лишь на третьи сутки после смерти начинает понимать, для чего ему была дана жизнь, и вздрагивает.

— Видите ли, — Алексей Васильевич постучал по прозрачной капсуле странной конфигурации, наполненной желеобразной субстанцией золотисто-мрачного цвета, в которую было полностью погружено тело Саши Углокамушкина, — невежество, поддерживающее сверхценность нашего личного «Я», обуславливается активностью какого-то пренебрежительно-насмешливого, дублирующего нас «Я». Вы понимаете, коллега?