Александр Экштейн - Око вселенной

Алексей Васильевич Чебрак, осознав, что его жизнь неожиданно вышла на финишную прямую, удивился. Он не ожидал от нее такой подлянки. В конце концов, это слишком пошло — умереть от болезни. Умея по цвету лица, глаз и прочим внешним признакам ставить точный диагноз почти половине известных медицине болезней, он никогда не вслушивался в самого себя, считая это излишним и веря в свое совершенство.

— Черт побери, — возмутился Алексей Васильевич, ознакомившись с результатами обследований. — Вирус Креза — фактически приговор, мини-опухоли на всех нервных окончаниях. Безобразие! — Он с упреком посмотрел на Лутоненко и на одного из лучших онкологов мира Агди Рапоса, которого друзья и враги почему-то считали евреем, хотя на самом деле он был аргентинцем и не скрывал этого.

— Вирус Креза, усугубленный саркомой, — подтвердил Рапос, один из учеников Алексея Васильевича, — и все, надо заметить, в самой скверной стадии.

— Ну понятно, — передразнил его Алексей Васильевич, — неизлечим, неоперабелен.

— Да, — кивнул головой Агди, — абсолютно никакого шанса.

— Вот черт, — озадачился Алексей Васильевич. — Столько дел еще надо закончить, а тут копыта приходится отбрасывать.

Агди Рапос и Лутоненко с восхищением переглянулись, в душе гордясь своим учителем. Алексей Васильевич не храбрился, не рисовался, а действительно воспринял известие о приблизившейся к его изголовью смерти так, как воспринимает его парашютист, узнавший, что у него не раскрылся парашют, только после приземления, то есть никак.

— Месяц, два, не больше, — стал подсчитывать Алексей Васильевич оставшиеся до конца жизни дни и огорченно констатировал: — Мало.

— Наркотики, то-се, — стал успокаивать его Лутоненко, — можно и все пять, а то и шесть месяцев протянуть.

Чебрак смерил его возмущенным взглядом.

— Я же не дремать под кайфом собираюсь до гробовой доски, а работать. И вообще, чему я вас учил? Меня ведь запросто можно спасти, если бы я смог сам себя прооперировать и протрансплантировать, но, как говорится, се ля ви или се ля вас…

— Одним из самых главных, если не самый главный, инструментов знания является любопытство, иногда кокетливо обзываемое любознательностью. Символом любопытства, и одновременно конечной точкой его действия, можно назвать раскуроченную детскую игрушку. Далее, по мере роста, все усложняется, видоизменяется, приобретает многоформенность, многовариантность, неоднозначность, но итог все равно будет один — раскуроченная, с выпотрошенными внутренностями, Земля. — Профессор Мушка оглядел аудиторию и, снисходительно поморщившись, уточнил: — Впрочем, если бы мы не были любознательными, то нас бы и не было, ибо по сути именно люди и являются инструментом какого-то высшего и не понимаемого нами любопытства…

Профессор Мушка не был похож на свою фамилию и уж тем более на имя — Ладан, не говоря об отчестве — Семенович. Тяжелый, почти квадратный подбородок, голубые, с пренебрежительным прищуром, глаза, греко-римский прямой нос, рост 185 сантиметров, великолепная осанка и руки, на которых заметны подозрительные ссадины, характерные для часто сжимающихся в кулаки, со всеми вытекающими из этого последствиями. Он преподавал, точнее, давал уроки актерского мастерства в закрытой школе внешней разведки, там же читал лекции по истории театрального искусства, преподавал риторику и психологию жестов в обаянии, учил коммуникабельности. Иногда, в минуты хандры и печали, свойственных людям талантливым, он приходил в московский центр профессиональных боксеров, вызывал на поединок кого-нибудь из очередных чемпионов Москвы в тяжелом весе и, отправив его в нокаут в середине или в конце первого раунда, успокаивался и возвращался в свое обычное, умеренно-сангвиническое, состояние.

— Но вернемся, молодые люди, к нашим баранам, то есть актерскому мастерству, — Ладан Семенович повернул голову в сторону аудитории, — без которого разведчику-респектабелисту, особенно такой классификации, как ваша, нельзя сделать ни шагу. Артист, я, конечно, имею в виду настоящего артиста, по большому счету не человек, а ходячее желе, готовое принять любую форму и на время затвердеть в ней…

Мушка Ладан Семенович двадцать часов в неделю вел занятия на курсе «Альфонсы» Степаниды Исаковны Груниной. В школе СВР лишь руководители курсов решали, какую дисциплину нужно преподавать своим курсантам. Они отсылали заявки с пожеланиями начальнику школы, а тот уже вместе с кадровиками подбирал нужных преподавателей высшей квалификации, проверенных временем и ФСБ, и знакомил их с руководителями курсов. Последнее слово было за ними. Если кандидатура по каким-то причинам не подходила, начальник школы лишь пожимал плечами и подбирал новую. Руководители курсов имели на это право, за каждого своего курсанта они отвечали головой в буквальном смысле слова. Если после обучения, во время квалификационной аттестации, они рекомендовали своего подопечного для работы «в поле», то их рекомендацию принимали безоговорочно, но если случался провал по вине слабой подготовки разведчика, то рекомендатель, по негласному, поэтому работающему без сбоев, закону, обязан был застрелиться.

— Если артист — это ходячее желе, то женщина — это всегда форма, готовая наполниться мужским содержанием, которое она ненавидит всей своей трепетно-истерической сутью. Артист же нейтрализует эту ненависть тем, что, будучи мужчиной, он легко становится женщиной, и наоборот. Но это все, — Ладан Семенович покрутил кистью правой руки перед аудиторией, — общеизвестные истины, ибо есть женщины, есть очень красивые женщины, есть праздничные, блистательно-сексуальные женщины, а есть ведьмы. И тут, молодые люди, вам нужно забыть все, что я до этого говорил… Ведьмы — это нечто другое, это воины, и воины высокопрофессиональные, опытные, хладнокровные, чаще всего беспощадные. Это очень опасно. Из сорока пяти выпускников нашей школы за последние тридцать лет, работающих в этом направлении, в живых осталось только четверо, и одного из них вы видите перед собой. Поэтому я заинтересован в том, чтобы вы все остались в живых, побеждая при этом. — Ладан Семенович Мушка обвел взглядом аудиторию, состоящую из семерых слушателей курса «Альфонсы». — Главная опасность ведьм, то есть эмпирически-вдохновенных женщин, в том, — грустно проговорил преподаватель, — что их невозможно ненавидеть и воспринимать как врага. Поэтому вам необходимо будет их нейтрализовать и использовать в своих целях с любовью и нежностью, а если понадобится, то с этими же чувствами убить, ибо без любви и нежности ведьму убить невозможно. Но! — Ладан Семенович поднял руку, словно произнося клятву, и стал похож на римского сенатора. — Есть эмпирически-вдохновенные женщины-ведьмы, есть актонидии, не сумевшие умереть ведьмы, а есть високосные женщины — квант-ведьмы. О последних двух категориях я не хочу упоминать всуе. — Ладан Семенович даже прикрыл глаза, выражая таким образом полуироническое и вместе с тем уважительное благоговение. — А к изучению первой категории подойдем со всей мерой ответственности…