Елена Кузнецова - Аяуаска, волшебная Лиана Джунглей: джатака о золотом кувшине в реке

Но что меня тогда поразило больше всего, так это точка-бинду. Откатываясь вдаль, она тем самым создавала пространство и время — я видела, как они раскатывались передо мной безграничным ковром, созданным из самого света. Она создавала его не сама по себе, а именно благодаря моему полету, потому что именно он выводил ее из состояния покоя-нидры и заставлял двигаться: до того, как начался мой полет, нового пространства и времени просто не существовало, потому что они удобно лежали в ней двудольным семенем: неразделенно и непроявленно.

Потом речной горизонт исчез, и на его месте появился пологий берег, похожий на берег озера Онтарио. На нем были разбросаны какие-то некрупные круглые камешки. На ощупь они были гладко-ноздреватые, а на вид — темно-коричневые.

Оба видения были очень отчетливые, как короткометражные HD фильмы, сделанные на высококачественной японской аппаратуре. Видимо, для спецэффекта о вневременном характере происходящего, они были выдержаны в легких сепиевых тонах, как это бывает на старых, слегка выцветших фотографиях. От лиц, и почему-то от водной глади тоже веяло отстраненностью и покоем.

Эти лица — знаете, чем они особенно притягивали к себе? Казалось, что за спокойствием темных индейских лиц скрывалась какое-то сбереженное знание, которое для нас, обитателей нашего продвинутого и цивилизованного мира — в отличие от их, который наша цивилизация называет примитивным — уже стало загадкой, тайной за семью замками.

Казалось, это знание переносит их в качественно иное состояние бытия — бытия, о котором мы, люди, образованные и обкатанные в системе других ценностей, могли только смутно догадываться — и мечтать. Обладатели этих лиц словно совершили квантовый скачок из мира феноменального в мир мифологизированный, там обосновались и жили в нем параллельной нам жизнью. Точнее было бы, конечно, сказать, не параллельной, а вообще жизнью перпендикулярной.

Из всего этого я поняла, что меня, как и давешнюю американскую студентку, не иначе как тоже загрузили новыми впечатлениями и информацией. Не знаю как ей, но мне на их осознание потребовалось время. Много времени. Дешифровка происходила постепенно, в свете новых знаний, и которые, в свою очередь, являлись продуктом измененного уровня сознания. А во время самой церемонии и в непосредственной временной близости от нее я только отметила, что возникшие видения, нет слов, были в целом интересными, но было две загвоздки: видения показались слабо-значимыми, а кроме того, обидно-короткими. Такими же короткими, как и сама легенда о сотворении мира из пения анаконды. Запела она — слушатель только-только начал в ее пением и в рассказ про нее вникать — а тут раз-два, мир уже успел появиться, а история — закончиться.

И со мной в качестве зрителя реки, индейцев и каменьев точно тоже получилось. Ведь если в кои веки видение появилось, то понятно, что хочется сериала, или на крайний случай, широкоформатного фильма хотя бы на пару полноценных серий. И чтобы субтитры были. И голос за кадром. И чтобы зрителя не держали в темноте и невежестве, а пусть доходчиво поясняли бы происходящее прямо по ходу дела.

Кроме того, я огорчилась из-за того, что все опять шло не по плану: это были не те видения, на которые я рассчитывала. Так что из-за их краткости, но более всего, из-за их внепланового характера, я решила не обращать на них внимание. И опять-таки, напрасно.

Между тем телесные ощущения вернули меня к непосредственной реальности: был тот случай, когда, хочешь или не хочешь, а ее приходилось воспринимать именно сквозь призму «здесь и сейчас». К этому времени в клетках, казалось, пришли в движение самые древние тектонические пласты; конца землетрясениям, которые они вызывали, похоже, не предвиделось. Каждая клетка сотрясалась как бы по отдельности, но в то же время была включена в некий общий ритм вибраций.

Наблюдатель, невовлеченный в «здесь и сейчас», наверняка бы не преминул явить любознательность и задуматься: а что это за ритм? А не его ли создает своим пением змея-анаконда? А не из него ли возникло все сущее? А совсем продвинутый — а главное, дистанцированный от землятресений наблюдатель мог бы даже выдвинуть рабочую гипотезу, что интенсивность извержений внутриклеточных вулканов прямо пропорциональна степени отклонения клеточных вибраций от изначального космического ритма…

Однако мне было совсем не до вопросов и не до гипотез. К этому времени я начала опасаться, как бы интерференция вибраций не стала абсолютной — потому как подозревала, что это грозило взорвать меня изнутри. Хотя, может быть, и напрасно боялась… Может быть, только так эти загадочные индейцы могли переправить меня через качающийся над провалом мостик, перенести на другую сторону бездны, вглубь зачарованной страны, к жемчужно-сепиевому берегу хрустальной реки. Но я же туда и хотела… так почему испугалась?

В ретроспективе лично для меня было очевидно, что дело было не в самой аяуаске, а в ее дозировке. В ее лошадиной дозе. Те же самые полторы мензурки он налил своему давнему пациенту, ну пусть по моей просьбе и скорректировал количество моей аяуаски на пару капель — так ведь давний пациент весил килограммов девяносто. Это против моих-то пятидесяти двух!

Какой человек в малом, таков он и в большом. Голографический принцип пока никто не отменял, и работает он для всех без исключения. Это я про Вилсона в данном случае говорю. И про муравейник, на который он встал, кстати, тоже. Однако я тоже оказалась не на высоте и со своей задачей прогностического видения справилась не очень-то успешно. Совсем, можно сказать, не справилась. Я бы и хотела утешиться мыслью, которую кто-то высказал насчет того, что непредсказуемость последствий есть фундаментальный принцип всякого движения и развития: то есть, что результаты наших действий непредсказуемы by default — ну разве что на основе вероятностного распределения, и не больше.

Однако повода для утешения вышеозвученной сентенцией не было, потому что в моем конкретном случае эмпирически она не подтверждалась никак. Напротив, кроме голографического принципа, прослеживалась еще и действие причинно-следственной связи в ее чистейшей классической форме, типа: выпьешь из этого озерца — козленочком станешь, или: выпьешь много аяуаски — станешь внутриклеточным вулканом. Тут я как раз твердо стояла на позициях материализма.

В отличие от меня, в толковании данного вопроса Вилсон занял позиции метафизические, вследствие чего у нас обнаружились разночтения насчет источника моих ночных приключений. Через несколько дней после церемонии я зашла к нему домой попрощаться перед отъездом и среди прочих вещей спросила: