Елена Кузнецова - Аяуаска, волшебная Лиана Джунглей: джатака о золотом кувшине в реке

Мы с Вилсоном между тем подошли к кладбищу, что предвещало близость к городу и к жизни, миновали сию обитель покоя, и вскоре вошли в город. А там уже и до центра было недалеко. На улице, на низеньком каменном бордюрчике, который разделял тротуар и проезжую часть дороги, уже сидела его жена с детьми и продавала холодные фруктовые напитки. Завидев Вилсона, к нему сразу метнулась, как выстреленная из катапульты, дочка, прилипла к его ногам — он ее обнял, погладил по голове, но на жену даже не глянул. Вот они, сложности подготовки к пути банко… Несмотря на мои протесты, Вилсон, прицепив к себе малышку-скрепку, пошел проводить меня до гостиницы — до нее, слава богу, было недалеко.

Потом он ушел — впереди у него был долгий день, заполненный ежедневными семейными заботами. Я же вошла в свой крохотный и жаркий номер и рухнула на постель.

А дальше я вроде бы забылась сном. Наверное, да, забылась, потому что потом, когда я попыталась открыть рот, он оказался чем-то накрепко склеенным снаружи — словно скотчем или клеем «Момент». Ладно, нестрашно, — решила я. — Рот откроем попозже. Кушать я не собиралась, а разговаривать все равно было не с кем. Дальше на очереди были глаза. Их я тоже попыталась открыть — вот незадача! И это оказалось мне не под силу. Тогда я решила еще немного полежать, набраться сил и со временем повторить попытку. Все равно сейчас в комнате смотреть было не на что. А кроме того, задачу можно было технически упростить: открывать глаза не параллельно, а последовательно: сначала один, а второй уже потом.

На подготовку к открытию первого глаза ушло минут двадцать. Думаю, я бы и дольше готовилась, но тут окончательно набрала силу физиологическая доминанта. Жажда. Благодаря ей я открыла заодно и второй глаз, потом поднялась с кровати, вышла на улицу и поплелась по узкой улочке к ближайшему магазину — он был расположен прямо на углу. Было два часа дня — самая жара; магазин, само собой, оказался закрыт на сиесту. Но по дороге в магазин я предусмотрительно заприметила, что у соседей в ближайшем к моей гостинице доме на цементном полу небольшим холмиком были сложены ананасы. На обратном пути я выбрала себе самый большой ананас, колючий и коричнево-желтый — как раз из тех, что мы сегодня видели, возвращаясь из сельвы. В гостинице я порезала его на треугольные ломтики и жадно вгрызалась в его желтую и сладкую мякоть — каким же он оказался вкусным! Сок тек по рукам, медленно капал на пол.

Насытившись, я опять легла под вентилятор, и вскоре дело пошло на поправку. К вечеру и магазин открылся — жизнь налаживалась. Так прошло воскресенье.

Понедельник прошел еще даже лучше, чем воскресенье: я уже твердо стояла на ногах. Вечером в центре городка мое внимание привлекли запеченные на древесных углях овощи. У меня просто голова закружилась, до чего они были вкусные — казалось, я заново открывала для себя вкус еды.

Весь понедельник я или лежала, распластавшись, под вентилятором в комнате, либо же в перерывах висела в коридоре, мерно раскачиваясь в гамаке под расплавленным белесым небом. Да… — лениво думала я. — похоже, что наконец-то я достигла состояния, когда у меня нет больше вопросов. Ни к кому и ни по какому поводу. Все было предельно ясно и просто. Жизненная программа погружения в ананду и заключается именно в том, чтобы вот так просто висеть в гамаке — что я и делала — и это уже было равнозначно свершившемуся счастью. А если при этом на меня еще дул ветерок — то простое человеческое счастье естественным и непротивленческим образом перетекало в состояние блаженства неземного. И никаких тебе больше жизненных проблем или насущных забот. И никуда больше идти не надо, ни о чем больше не надо думать и беспокоиться ровным счетом больше не о чем. Меня забросило в состояние «здесь и сейчас», и оно было настолько полным, что даже опасение — как бы из него не выпасть? — просто не имело шансов прорваться ни внутрь, ни наружу.

Когда я таким умиротворенным червяком висела в гамаке, взгляд у меня был, наверное, все-таки отчасти осмысленным, потому что со мной заговорила женщина. Она тоже тут проживала в гостинице. Хотя гостиница — это громко сказано.

— Гостиниц у нас в Тамишьяку нет, есть просто hospedaje — но зато самое лучшее у нас в городке. Алькальду принадлежит, мэру, то есть, — так с гордостью сказал местный житель, который мне ее порекомендовал. — И отдельная комната у вас там будет, и собственная ванная тоже. Горячей воды, конечно, нет — продолжил он, — но кому она нужна в такую жару.

Местный житель во всем оказался прав на все сто. А особенно прав он был насчет жары.

Заговорившей со мной женщине было лет сорок. Вместе с тремя коллегами она выполняла здесь какую-то государственную работу по статистическому учету. Я видела, как они сидят по вечерам в коридоре, где чуть прохладнее, чем в комнате, и заполняют бесконечные бело-розовые формы. Она с любопытством спросила, что же я тут делаю, в таком маленьком и заброшенном городке. Да еще к тому же одна.

— Аяуаску пью, — флегматично и кратко ответила я. К развернутым ответам жара не располагала. Но на всякий случай задала ей встречный вопрос:

— А Вы когда-нибудь ее тоже принимали?

— Один раз в жизни и давно, — ответила она.

— Ну и как? — сразу заинтересовалась я. — Что-нибудь видели? Да? Что?

— Своих родителей… — неожиданно ответила она. — Я как раз и хотела с ними повидаться.

— И говорили с ними тоже? — я оживилась, несмотря на жару.

— Нет… поговорить у меня не получилось, хотя те, кто были со мной на этой церемонии, мои друзья, они разговаривали…

К вечеру, что в комнате под вентилятором, что в коридоре под открытым небом, становилось нестерпимо душно. Я выбралась посидеть снаружи гостиницы. Около входа в гостиницу уже сидел ночной гостиничный смотритель, я молча забралась в свободное колченогое кресло, стоявшее рядом с ним. Ему было скучно, и молчание продлилось недолго.

— А с кем ты аяуаску принимала? — полюбопытствовал он.

— С Вилсоном, — по-прежнему кратко ответила я, потому что было по-прежнему жарко.

— Ну и как?

— Да так… — уклончиво ответствовала я.

Смотритель на деталях моей истории не настаивал: ему явно хотелось поделиться своей.

— Аяуаску я принимал только один раз в жизни — начал он свой немудреный рассказ. — Как только выпил ее, вскоре змея появилась — громадная такая, пасть раскрыта, зубы острющие, а глаза ее в мои прямо так и уставились. Стало мне страшно, и я принялся от нее отбиваться. А как отбился — так на всю жизнь аяуаску и зарекся принимать.

Да, понятно. Кратко, образно и доходчиво: экспозиция, кульминация, итог. Все уместилось в четыре коротких строки. Но он не первый мне про змей говорил. Про них мне еще раньше жена Вилсона рассказывала: у нее в видениях тоже были змеи. Еще в пятницу, накануне моего похода в сельву, она пошла проводить меня из своего дома в гостиницу и по дороге говорит: