Тюдор Парфитт - Потерянный Ковчег Завета

Уже в основательном подпитии я рассказал Дэйву про Марию, про то, как я по ней скучаю, о ее страсти ко мне и моей страсти к ней, о том, что в постели с ней никто не сравнится. Рассказал, как трудно распознать шелест крыльев истории, и о том, как Мария бросила меня, не сказав ни слова, как раз тогда, когда я меньше всего этого ожидал. Я рассказал о Ковчеге, о Нгома, который стерегут двенадцать львов. Рассказал о Рувиме, о том, как он мечтал принести народам мир и подарил мне шанс выполнить эту священную миссию, а я все провалил. Я рассказал и о великолепном Дауде, таком образованном и таком сумасшедшем, который тоже много привнес в мой поиск, а еще — о кознях Моссада. Я рассказал, что уже двадцать лет охочусь за блуждающими огоньками.

— Слышал про блуждающие огни? Это такие огоньки… Они уводят людей с проторенных путей — по всей Англии и Уэльсу — в топи и болота. Именно туда я и угодил: в самую чертову трясину. Понимаешь, Дэйв, я попросту убил уйму времени. Теперь-то я понимаю. В тысяча девятьсот сорок девятом году Нгома точно был в этом чертовом Булавайо, а потом взял и пропал. Вот можно ли представить, чтобы что-то исчезло — взяло и исчезло — из Британского, черт побери, музея? Что-то такое важное, вроде этой штуки, которая может потрясти мир? До чего же дурацкая страна!

И я нетвердой рукой потянулся за стаканом.

— Ты немного не прав, парень. — Дэвид фыркнул в свое пиво. — Здесь, понимаешь ли, была какая-никакая войнушка. И все тогда шло наперекосяк. Мы-то делали, что могли, даже для музеев черных. Знаешь, я этого никогда не понимал. Старый колониальный режим придавал всякой африканской чепухе колоссальное значение. Уж не знаю почему…

Он замолчал и угрюмо заглянул в пустой стакан. Я заказал нам еще пива и наполнил стакан доверху.

— Пару раз был у нас груз какой-то рухлади из Булавайо — нам ее доставляли в грузовике охраны. Какие-то частные коллекции и музейные экспонаты. Целые кучи, наверное, еще со времен Родса, точно не знаю. Защищали наследие черных, понимаешь ли. От самих же черных. Уж они-то разграбили и сожгли бы все, до чего дотянулись бы своими лапами. По правде сказать, здесь, парень, до Родса никакой истории не было. Дикость была. Натуральная языческая дикость. История как таковая началась вместе с железными дорогами. Если хочешь узнать настоящую историю, тебе нужно в Железнодорожный музей в Булавайо. Это — мой музей, моя жизнь.

Джонс отхлебнул пива и посмотрел вниз, на Большую Северную дорогу, что вела через Соутпенсберг на его вторую родину.

Пауза затянулась. У меня кружилась голова; чтобы сосредоточиться, мне пришлось слегка напрячься. Точнее — сильно напрячься. А еще я пытался припомнить, что такое сообщил мне сейчас этот симпатичный пожилой валлиец. Мысли с трудом просачивались сквозь хмель, и было среди них нечто очень важное.

Если при режиме Смита из музеев вывозили всякое «наследие», то, по всей вероятности, везли его в столицу Южной Родезии, Солсбери, который позже переименовали в Хараре.

— Ты сейчас сказал, что вы вывозили музейные экспонаты из Булавайо в Солсбери… Я тебя правильно понял? Или мне померещилось?

И я глотнул «Лафройга» — прочистить мозги.

— Да, правильно. Я четко помню, как мы возили в Солсбери всякое музейное барахло. Мой напарник стибрил здоровенную маску. Подарил своей хозяйке на Рождество. Это было в семьдесят седьмом… Нет, вру — на Рождество семьдесят шестого.

Ужин в тот вечер я пропустил, а на следующее утро только потому и проснулся, что по рифленой крыше бунгало, где я ночевал, начали скакать обезьяны. А ночью, оказывается, кое-что произошло. Когда я взял в руки мобильник, то увидел, что пришло сообщение от Марии. Только одно слово: «Bebe». [47] Детка, малыш (исп.). За целый год это была первая весточка. Я долго принимал душ, потом хорошенько погулял в роще за гостиницей. Когда я прохаживался, в голове у меня всплыл вчерашний рассказ Дейва, и я кое-как прогнал мысли о Марии.

До возвращения в Лондон оставалось несколько дней. Стоило сделать последнюю попытку. Я позвонил в музей Булавайо.

Звонкоголосая молодая женщина — куратор музея — с излишней категоричностью заявила: она абсолютно уверена, что предмета, который я ищу, в ее музее нет.

— Я не знаю, где он теперь, но что здесь его нет, я знаю точно, потому что за последние несколько лет о нем справлялись неоднократно. Похоже, его ищет много народу. Мы хорошо смотрели, но у нас его нет.

— Позвольте задать вам вопрос. Если во время освободительного движения экспонаты вашего музея перевезли из Булавайо в Солсбери, то есть я хочу сказать — Хараре, то куда они, по-вашему, попали?

— В то время многое из принадлежавшего государству попало в частные руки. То есть было украдено, а потом тайно вывезено из страны. А если те, кто перевозил экспонаты, действовали по закону, то экспонаты могли попасть в этнографический отдел Музея королевы Виктории в Солсбери, бывшей родезийской столицы, или в один из региональных музеев — например, в Мутаре или Гверу. Но у меня нет никаких фактов, подтверждающих, что все обстояло именно так. Никаких записей. Попробуйте поговорить в Хараре с Эверисто Мангвиро. Вдруг он поможет.

Она продиктовала мне номер и повесила трубку.

Несколько минут спустя я уже говорил с Мангвиро — дал ему подробное описание предмета, который искал, а потом заказал билет на самолет от Йоханнесбурга до Хараре, столицы Зимбабве. Я подумывал отправиться туда на автомобиле, но за воистину роскошным завтраком старый железнодорожник предупредил меня, что шансы добыть в Зимбабве бензин равны нулю.

Мозес толкнул джин с тоником по полированной стойке.

В баре были только Мозес — бармен — и я. Позади стойки висела в рамке фотография поселения белых, стоявшего когда-то на месте современного Хараре. Несколько белых людей, недавно прибывших в Южную Африку, расположились на фоне барака более или менее европейского вида. Поселением они явно гордились. Строение из гофрированного железного листа с широкой верандой стояло среди еще дикого буша Машоналенда.

Снимок этот сделан в 1893 году; мужчины с прямой викторианской осанкой были основателями клуба «Солсбери», который некогда представлял собой нервный узел политической, коммерческой и общественной жизни белой Родезии. Переименованный в клуб «Хараре» в 1980 году, он располагается по старому адресу, хотя вокруг него вырос большой деловой центр. Находится клуб на углу Третьей улицы и авеню Нельсона Манделы, как раз напротив здания парламента. Клуб обветшал и явно нуждается в ремонте. Электричество то и дело отключают, с водоснабжением постоянные перебои.