Дан Борисов - Взгляд на жизнь с другой стороны

На следующий день обнаруживаю в списке против своей фамилии – «2». Иными словами, можно собирать вещи. Но не зря Александр Иванович, директор нашей школы, был уверен в том, что я останусь в Киеве. У меня был туз в рукаве.

Я позвонил в Москву, отцу. Я имел право одного звонка, как сейчас говорят в телепередачах. Но звонил-то я в Главное политуправление сухопутных войск! Воспользовался бы я этим правом, если бы не было по отношению ко мне откровенного хамства? не знаю. Я честно рассказал отцу про ситуацию и про подполковника с его москвофобией. Отец велел мне возвращаться в училище и продолжать сдавать экзамены. Выйдя с переговорного пункта, я еще погулял по городу и только к вечеру вернулся в училище. В экзаменационных списках против моей фамилии уже стояла пятерка. Попавшийся мне навстречу подполковник, увидев меня, стал не розовощеким, а откровенно красномордым. Он прошипел что-то мне на ухо, но открытых придирок с его стороны я больше не имел.

После очередного экзамена мы с Игорем пошли гулять по городу, с расчетом зацепить девчонок. По пути к нам привязался пьяненький мужичок. Я больше молчал – интересно было послушать двух хвастливых петухов: у одного по пьянке язык развязался не в ту сторону, а второй от природы без этого не может.

Концовка этой встречи осталась для меня знаковой на всю оставшуюся жизнь. Однако, по порядку. Сначала они спорили о том, кто лучше знает Киев, потом о чем-то еще. Когда добрались до женского вопроса, мой приятель заявил, что мы сейчас как раз идем к шикарным девочкам, и единственное, чего нам не хватает это десятка презервативов, никак не меньше. Его пьяненький оппонент заявил, что у него этого добра хоть отбавляй, пошли за мной, дескать, сейчас отсыплю.

Мы пришли в один из переулков возле Крещатика. Наш благодетель скрылся в дверях коммуналки, заверив, что через минуту вынесет нам то, что нужно. И пропал. Мы понимали глупость ситуации, но просто взять и уйти было, вроде как, неудобно. В конце концов, мы позвонили в квартиру. Еще через какое-то время смущенная женщина в халате и фартуке вынесла нам что-то завернутое в газету, извинилась и сказала, что её муж лег спать и велел нам передать «вот это». Смущенные не меньше неё, мы быстро ретировались, и только уже на Крещатике, сев на скамеечку, развернули переданный нам сверток.

Там ничего не было – это была свернутая многократно газета «Вечерний Киев». Мы долго смеялись. С тех пор я иногда, попадая в подобные ситуации, а они случаются со всеми: многие люди обещают золотые горы, а выполнить не в состояние даже… в таких случаях я просто говорю: «Вечерний Киев». Люди не понимают, но это ничего, главное я понимаю.

Из нашей компании в училище не поступил никто, кроме меня. После окончания вступительных экзаменов, абитуриенты разъехались, в казармах стало тихо. Остались тихие, скромные мальчики в черной форме с красными лампасами, всё время сидевшие, уткнувшись в книжки. Радости от поступления у меня не было совсем. Черное с красным в цветах кадетской формы навевало какие-то похоронные ассоциации. На улице всё время шел дождь. Музыкантский взвод дул в свои трубы, но это уже не радовало.

Человек строит планы на жизнь, чего-то хочет, чего-то нет, к чему-то стремиться всем сердцем, всем своим существом, но судьба все равно поступает по-своему. Я, например, с удовольствием служил бы в армии, всю жизнь. Я несколько раз в дальнейшем делал попытки остаться в кадрах МО, но, видно, не судьба. Хотя из суворовского училища, надо быть честным, я ушел с удовольствием. Это произошло неожиданно. Я сидел в аудитории с развернутой книжкой, как и все, и делал вид, что читаю. Вошел капитан Туманов и пригласил меня с собой. Мы с ним были одни в офицерской комнате, он долго говорил, при этом пряча глаза. Я сразу понял, в чем дело и откуда ноги растут. Суть дела была в том, что мне назначили дополнительную медкомиссию. Капитан Туманов был очень хорошим человеком, и мне в этот момент было его жалко. Он очень корректно, почти незаметно, но все же оправдывался передо мной, курсантом.

Дальше все произошло быстро. Пожилой хирург быстро разглядел у меня сколиоз какой-то степени и признал негодным к строевой службе. Диагноз в дальнейшем ни разу не подтвердился, тем более на военно-медицинских комиссиях, но тогда я ни с кем не спорил и ни на кого не обижался – мне хотелось домой. Не помню, почему я еще несколько дней проторчал в Киеве. Меня уже сняли с довольствия, и мне все время хотелось есть. Но то, что я помню об этих днях, подтверждает известное мнение о божественном промысле, в частности о манне небесной. Бог не дает человеку остаться без самого необходимого.

В один из этих дней я сидел на скамеечке под каштанами Крещатика, когда вдруг на бульваре появились цыганки. Публику вокруг как ветром сдуло. Остались только я и маленький, нервный мужчина лет 35—40. Я демонстративно вывернул карманы, и ко мне тут же потеряли всякий интерес, а вот его третировали долго, но он им так ничего и не дал. Уже уходя, цыганки громко бранили мужчину за жадность и обещали ему всего самого наихудшего. Отделавшись от цыганок, мужчина пересел ко мне поближе и начал оправдываться. Он очень хотел показать мне, что он никакой не жмот, а все это дело принципа. В доказательство он покормил меня вкусным обедом и даже дал с собой немного денег.

Правда, это был мой последний обед в Киеве, еще пару дней я перебивался с хлеба на квас. Когда я, в конце концов, добрался до вокзала, в кармане у меня было двадцать копеек одной монетой. Вокзал был частично закрыт в связи с эпидемией холеры, и к кассе можно было подойти совершенно свободно, без всякой очереди. Я выложил в окошко свое воинское требование, по нему мне был положен билет, не смотря ни на какую холеру.

Поезда шли полупустыми, мест было сколько угодно, и кассирша предложила мне доплатить три рубля и ехать в купе. Я гордо отказался. Тогда мне было предложено за полтора рубля получить плацкарту. Даже если бы я имел эти деньги, какой толк мне был в плацкарте, нужен был бы еще рубль за белье в вагоне. Получив, наконец, маленькую картоночку с дыркой (билет в общий вагон), и узнав, что до поезда еще более трех часов, я пошел тратить деньги.

Трезвый расчет подсказывал, что нужно оставить пять копеек на метро, но я не послушался голоса разума и истратил все деньги сразу. Купил за пять копеек пирожок, на 14 коп. пачку папирос «Север», называемых в простоте гвоздиками, чтобы заглушить приступ голода, который неизбежно возникнет после съедания одинокого маленького пирожка, а на последнюю копейку гульнул стаканом газировки. Время до поезда прошло быстро – в курилке собрался кружок анекдотчиков. Сначала, правда, нас было двое, потом потихоньку дошло человек до двадцати. Даже милиция подходила, привлеченная громким хохотом.