Игорь Шумейко - Апокалипсис в мировой истории. Календарь майя и судьба России

— Берись, — шепнул Герасим дворнику.

Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери (…)

Вскоре в доме появляется и первый француз, тот симпатяга, капитан Рамбаль. — Пьер хотел отойти, что бы скрыться… но в это самое время он увидел из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексееича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился. — На абордаж! — Француз обернулся на крик и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного… раздался выстрел (…)

Пьер, забыв свое конспиративное намерение скрыть знание французского языка, спросил офицера, не ранен ли он, а потом заступился и за несчастного Макара Алексееича. «… Офицер схватил того за воротник. Макар Алексееич распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене…» Далее — знаменитая сцена, Пьер с Рамбалем выпивают, Пьер рассказывает о своей любви, скрыв только имя Наташи Ростовой… В моем сокращенном пересказе все это может и странно, но в оригинале — фрагмент просто потрясающей психологической достоверности, одна из вершин мировой литературы. Даже жаль, что наши учебники, сформировав известную галерею «второстепенных персонажей романа «Война и мир», помогающих душевному развитию главных (капитан Тушин, Платон Каратаев…) — как-то забыли этого симпатичнейшего и нашенского из наших — Макара Алексеевича. У него вон и брат — масон высшего градуса, президент ложи, а он — простой моряк и пьяница. И тоже ведь как-то, по-своему вычисляет «Антихриста», хрипло вопрошая всех подряд: — Ты кто? Бонапарт!..

Вот что должно было стоять между точным масонским расчетом Пьера Безухова, спланированным покушением на «Антихриста», и последующим его «сближением с народом»… Сыграна хорошая пародия на покушение, на планы и «апокалиптические расчеты» Пьера. Пуля, предназначенная императору Наполеону — летит в капитана Рамбаля, и не попадает из-за инстинктивно бросившегося Пьера. Это пьяно-безумное «покушение» Макара Алексеевича как бы подводит черту под всяческими расчетами и планами, и далее… в Москве начинается нечто совсем иррациональное.

И не только на уровне Пьер Безухов — капитан Рамбаль. Нет, и на уровне царь Александр — Наполеон, Россия — Франция (Европа) в те августовско-сентябрьские дни торжествовала некая иррациональная стихия. Идиот Растопчин, получив еще 6 июля приказ об эвакуации, оставляет Москву набитой воинским снаряжением, продовольствием. Собрав 2,5 миллиона пожертвований на нужды армии, он оставляет все закупленное имущество Наполеону.

Далее. Все повторяют, что «великий пожар, жертва Москвы» — уничтожил все припасы, «обрек Наполеона на голод». — Но напрягите воображение, представьте, где держали тогда продовольствие? (Холодильников в 1812 году не было). — Так вот… подвалы, погреба уцелели практически все. Наполеон в письме Александру специально отметил этот пункт, обрисовывая положение сторон, и почти не преувеличивая, говорил, что провианта ему хватит до весны. Он еще храбрился, бедняга, цеплялся за реальность, рациональные законы войны, по которым выходило, что он — абсолютный победитель. А факт заключается в том, что 2 сентября в Москву вошла Великая Армия (это был еще и вполне официальный термин наполеоновских «Бюллетеней Великой Армии…») , а вышла — жалкая толпа.

Произошедшее при Бородино и в сентябре 1812 года в Москве — абсолютно иррационально и, действительно, апокалиптично. Наполеон был и остался военным гением, и доказал это еще неоднократно (его зимнюю кампанию 1814 года во Франции большинство военных историков, в том числе и Энгельс, считают вершиной воинского искусства, мирового и наполеоновского). Но именно эта иррациональность (или божественная рациональность?) поведения русских — лишила его «Великой Армии».

«Грабежи и мародерство — разложили воинскую дисциплину»? — А то, наверно, в Турине, Милане, Франкфурте, Лиссабоне, Мадриде — не грабили? И пожары были, правда, конечно, не такие, как московский. И Сарагосу почти сровняли с землей. Но ранее, пограбив в Вене, армия Наполеона выходила дальше — побеждать пруссаков и грабить уже Берлин.

Что еще говорят? — Ах, да. «Зима», этот старый, но все еще повторяемый анекдот.

Я ни в коем случае не первооткрыватель этой темы. Мало того, роль вечного мальчика, замечающего: «А король-то голый» — по-своему утомительна, поэтому рад сообщить, что еще один из героев войны 1812 года, партизан, генерал Денис Давыдов, многие годы посвятил сопоставлению климатических сводок осени 1812 года и достоверно опроверг «фактор генерала Мороза» . Но это труд серьезный, а я в этом «апокалиптическом сюжете» ограничусь лишь своими тезисами.

— НЕ БЫЛО в 1812 году вообще никакой ЗИМНЕЙ КАМПАНИИ!

«Наполеоновский финиш», Березина — был… 25 ноября!. А переломная битва при Малоярославце, по сути, последняя битва, после которой шли только стратегические «пятнашки» , шлепки догоняющих — бегущему Наполеону, та была вообще… 24 октября! Проверьте.

Да, военные историки, фигурально, условно деля периоды войн на: зимние и летние кампании , к ним иногда прибрасывают эти «демисезонные» месяцы. Но вы представьте настоящую зимнюю кампанию 1807 года, с боевыми декабрем, январем, февралем, которую Наполеон уже вел в Польше, и в Восточной Пруссии… Тогда, совсем недалеко, просто по соседству с Березиной, проходило в мороз и пургу — кошмарнейшее сражение при Прейсиш-Эйлау, одна из самых кровавых «ничьих» Наполеона с русскими. И было это — 26 января (!) 1807 года…

И теперь представьте, мог ли быть фатальным сам по себе… октябрьско-ноябрьский «мороз 1812 года»! При Березине, кстати, проблемой французов был рухнувший мост. Будь это действительно зима — спокойно перешли бы по льду.

Бросив армию, в кибитке на дороге в Париж с Коленкуром, Наполеон, «по горячим следам» признавал: НЕ мороз, а его растянутые коммуникации, разорванные казаками, стали причиной поражения! (Фактор Бородинского надлома он вообще старался оставить «за кадром».)

И только позже, он, а более всего — его апологеты и пропагандисты, начнут выдвигать фактор Зимы. И весь мир подхватит: «Эх! Заморозили такого гения!» Да и мы сами 200 лет повторяем за Пушкиным:

Гроза двенадцатого года. Настала — кто тут нам помог? Остервенение народа, Барклай, ЗИМА, иль русский Бог? — Но у Пушкина хотя бы сохраняется вопросительный знак в строке.

Дело не в том, что бездумно повторяя: «зима 1812 года» , мы обкрадываем настоящих героев, это по-моему, более широкий феномен, имеющий как раз непосредственное отношение к «апокалиптичности» 1812 года.