Эдуард Шюре - Пророки Возрождения

Андреа Верроккьо. Крещение Христа.

Фрагмент с ангелом работы Леонардо. 1472　г.

Флоренция, Галерея Уффици

Вскоре его учитель Верроккьо предоставил ему возможность показать в выгодном свете свой рождающийся гений. Монахи Валломброзы заказали ему полотно, изображающее крещение Христа. Верроккьо выполнил эту картину во вкусе времени, так хорошо, как только смог. На берегу Иордана суровый Иоанн Предтеча в задумчивости крестит изможденного Иисуса. Два коленопреклоненных ангела поддерживают его. Желая оказать честь своему лучшему ученику и желая испытать его силы, учитель попросил Леонардо написать голову одного из этих ангелов. Эта картина и сейчас находится в Академии изящных искусств Флоренции и составляет одну из ее достопримечательностей. Вначале возникает впечатление солнечного луча, который упал на ветхий ковер и оставил там пятно света, – настолько рельефно голова ангела выделяется благодаря яркости цветов и выразительности среди остальных персонажей, которые кажутся манекенами в восковых масках возле существа, преисполненного красоты и жизни. Склонивший колени ангел Леонардо поднимает голову к избранному Спасителю. Его золотые кудри, схваченные тонкой лентой, ниспадают на плечи в живописном беспорядке. Ничего нет прекраснее этого тонкого профиля херувима и этих глаз, полных любви, обращенных к божественному объекту его поклонения. Если бы не едва заметный ореол в виде маленького золотого круга, можно было бы подумать, что этот ангел – паж, невольно упавший на колени в первом упоении любви перед своей возлюбленной. Но больше всего останавливает нас и проникает в сердце этот обожающий взгляд, чистый, словно небесный свет. Невозможно смотреть на другие фигуры на картине после этой. Ученик повиновался учителю – и тем убил его творение. Вазари рассказывает, что «никогда больше Андреа не хотел прикасаться к живописи, считая обидным, что у мальчика больше мастерства, нежели у него» [24] . Правда это или нет, но этот анекдот прекрасно передает впечатление, которое производили на современников первые работы да Винчи и новые элементы, которые они привнесли в искусство. Я имею в виду удивительную жизненность и луч, освещающий душу.

Другой анекдот, не менее характерный и еще более любопытный, о дебюте Леонардо, тоже донес до нас Вазари. Это анекдот о щите. Он достаточно известен. Но необходимо вспомнить его здесь, чтобы извлечь из него указание, которого никто в нем не заметил по сей день и которое крайне важно. Ибо, совместно с предыдущим, он поможет нам проникнуть с первого взгляда в самое сердце гения Леонардо.

Однажды некий крестьянин принес мессеру Пьеро обструганную доску из фигового дерева и попросил отдать во Флоренции нарисовать что-нибудь красивое на этом щите в форме круга. Нотарий дал кусок дерева своему сыну и передал ему просьбу крестьянина. Леонардо ответил, что охотно займется этим делом и постарается угодить и своему отцу, и крестьянину. Он принялся шлифовать и обрабатывать эту доску, чтобы придать ей вид щита, покрыл ее слоем гипса и затем стал расписывать ее на свой лад. Для этого он заперся в комнате, куда никто, кроме него, не имел права входить. Там он собрал коллекцию самых странных и ужасающих животных, каких только мог раздобыть, множество ящериц, саламандр, сверчков, змей, кузнечиков, крабов и летучих мышей. Из их элементов, искусно скомбинированных, лукавый подмастерье для развлечения изобразил на щите животное более страшное, чем все чудовища, существующие в природе или в легенде. Он рисовал его так долго, что воздух комнаты стал зловонным из-за издыхающих животных. Но художник, занятый только своим творением, даже не заметил этого. Однажды утром он пригласил своего отца войти в его потайную комнату, чтобы показать ему необыкновенное животное. Чулан был погружен в темноту, но через трещину в ставне проник луч солнца и упал на щит, расположенный в глубине. Мессеру Пьеро почудилось, что он видит чудовищного зверя, выходящего из стены. Зверь извергал огонь из пасти, дым из ноздрей и, казалось, отравлял воздух вокруг себя. Мессер Пьеро отскочил, издав вопль ужаса. Но сын сказал ему: «Не бойся ничего. Это всего лишь доска, которую ты просил меня расписать. Щит должен внушать страх; ты видишь, что я достиг своей цели». Сер Пьеро, пораженный, продал щит флорентийскому торговцу картинами, который заплатил ему сто дукатов и перепродал щит за триста дукатов миланскому герцогу. Крестьянин получил другой щит, на котором хитрый нотарий заказал нарисовать за несколько грошей сердце, пронзенное стрелой, и поселянин остался очень доволен.

В этом анекдоте, ходившем по флорентийским мастерским и без которого и по сей день не обходится ни одна биография живописца, обращает на себя внимание вкус к мистификации, посредством которой молодой Леонардо любил доказывать, что он умеет сравняться с Природой и даже превзойти ее. Но здесь есть нечто большее; сопоставив два вышеназванных анекдота, в них можно обнаружить две основные линии, проистекающие из двух полюсов его «я», линии одновременные и противоположные, которые должны были одновременно управлять его мыслями и его жизнью. С одной стороны, страстный идеализм призывал его передавать в соблазнительных формах красоты самые тонкие чувства и вынуждал его истолковывать с любовью и энтузиазмом высочайшие тайны души и духа. С другой стороны, его горячее любопытство толкало его на изучение всех проявлений Природы, на скрупулезное постижение структуры всех существ, на проникновение в глубинные причины всех форм жизни. Первый инстинкт – это инстинкт художника, ищущего правдивое в синтезе красоты; второй – инстинкт ученого, преследующего истину в детальном анализе явлений. Один работает с интуицией и воображением, другой – с наблюдением и логикой.

Все существование Леонардо должно было разделяться между этими двумя сферами – искусством и наукой. Эти две силы встречались и сочетались в его трудах. Прирученные искусным магом, но кипящие в его крови и замкнутые в его сердце, они не прекращали там спорить и сражаться между собой. Искусство призывало его к незыблемым истинам, витающим в бесконечном небе и достигающим сверхъестественного света, через который проникает христианская тайна; наука влекла его в великое море бытия, в бурлящую гущу жизни, в глубине которой смутная тайна Зла подстерегает изнуренного исследователя. И Леонардо погружался в эту бездну со смешанной дрожью ужаса и наслаждения, чтобы извлечь из нее вспышку энтузиазма и созерцательного экстаза. Никто ничего не знал об этой внутренней борьбе, да и мы сами ничего бы не знали о ней без его записанных мыслей, где они выдавали себя. Но сам он говорил о себе с непоколебимой уверенностью: «Я бы постиг все тайны, добравшись до сути!»