Эдуард Шюре - Пророки Возрождения

Однако если он раскрывался перед ней, она для него оставалась закрытой, словно эбеновая шкатулка, на три оборота ключа. Ибо она не сказала ему ничего о своей собственной жизни и заботливо скрывала от него свое прошлое. Несмотря на все его усилия, он не смог туда проникнуть. Через несколько месяцев внимательный наблюдатель, укротитель душ вынужден был признаться, что в этой игре ему не помогает вся его ученость. Он осознал свое окончательное поражение. Недосягаемая в своей сути, Мона Лиза оставалась подобной зеркалу, которое отражает все существа, эоловой арфе, которая дрожит от любого дуновения воздуха. Вечно-женственное дышало в ней, как Мировая Душа дышит в Природе, душа изменчивая и бесконечная. Эта душа, без сомнения, имела свое святилище, но она оставалась недостижимой, словно неприступная крепость. При каждом приступе она возводила новые амбразуры и создавала вокруг себя более глубокие рвы.

Но еще больше тревожило художника то, что, пытаясь проследить многочисленные метаморфозы этой женщины и перенести на полотно самые беглые оттенки ее лица, он почувствовал себя как бы околдованным своей картиной. Она позволяла писать себя и владеть собой, как астральная плоть под мазками кисти. И в то же время он не знал ее души и не владел ею. Она всегда ускользала от него и расцветала, торжествующая, в новых формах, в то время как побежденный художник чувствовал себя с каждым днем все более плененным. Быть может, колдунья впивала душу мага, чтобы заключить ее в его картине? Быть может, он переставал быть верховным владыкой, пока она становилась светящейся Джокондой? Множество раз он трепетал от страха, он, сильный и непобедимый, и хотел остановиться. Но всемогущая красота заставляла его продолжать. Ему казалось, что, когда он достигнет совершенного сходства Моны Лизы на холсте, он разгадает загадку Сфинкса. Подобный покрывалу Пенелопы, портрет, сто раз завершенный и сто раз измененный, бесконечно переделывался. И мучительная и сладкая власть этих двух существ возобновлялась в молчаливом поединке, непримиримом и ожесточенном.

То была упорная борьба, полная тайных страстей и приглушенного страха, борьба, не имевшая других свидетелей, кроме потемневших стен старого флорентийского дворца и пурпурных или медных сумерек над Арно. Она продолжалась, несмотря на долгие перерывы, на частые отлучки Моны Лизы, ее таинственные путешествия и многочисленные заботы, неотложные труды художника. Под мягкой внешностью Леонардо скрывался человек беспокойный и действенный. Что касается Лизы, всегда изменчивой и всегда одной и той же, то она не выказывала ни нетерпения, ни безразличия. Она играла со своей неограниченной властью. Разве она не владела мастером полнее, чем если бы была его любовницей? Разве она не была уверена, что рано или поздно он упадет к ее ногам, воспламененный неведомым богом, и что тогда, слившиеся и преображенные, они обретут новый мир? О радость без границ, в уничтожении и возрождении вдвоем! Она ждала вспышки, но не хотела ее вызывать. Два внешних события подтолкнули ее. Мессер Джокондо, обремененный делами и охваченный внезапным подозрением, вызвал свою жену в свой замок в Маремме угрожающим письмом. С другой стороны, кардинал Амбуазский, которому писал Леонардо, чтобы поступить на службу к французскому королю, попросил Леонардо отправиться вслед за ним в Милан. Назначенный час пробил. Прошлое, этот тиран будущего, вновь овладело женщиной. Труд, этот тиран гения, заковал в цепи своего раба. Прошли необыкновенные дни, и надо было расстаться и покинуть рай недостижимой мечты по зловещим дорогам реальности.

Без сомнения, это был трагический час, тот, когда задумчивый мастер и бесстрастная Мона Лиза, охваченная внезапным трепетом, узнали эти две новости. Леонардо как раз завершил портрет и добавил несколько штрихов на трепещущие, едва заметные ресницы, на уголки изогнутых губ, на вуаль на лбу и едва заметную тень, очерчивающую грудь под темной тканью платья. Он смотрел на фантастический пейзаж за Моной Лизой, эти красноватые остроконечные скалы вулканической формы, напоминающие доломиты Фриули, между которыми вьются извилистые ручьи. Судьба, подстерегавшая обоих, казалась им столь же темной, как и этот пейзаж, недавно чаровавший их. Окинув взглядом ее лицо, которое он написал на лиловатом фоне, чтобы выразить этим всю его магию, он был поражен ее тройственностью: мягкость, могущество и тайна. Тогда почти нестерпимая боль охватила его при мысли, что он теряет навсегда этот источник жизни. Он желал хотя бы сказать последнее слово об этой тайне перед прощанием навеки. Тогда, нарушив строгий запрет, который он соблюдал до сих пор, художник воскликнул: «О Мона Лиза, Женщина из женщин, ты, которую я писал и которую не знаю, колдунья, покорившая магов, ты, столь мягкая по виду и столь жестокая в глубине, столь чистая, когда ты размышляешь о небе, и столь тревожная, когда твоя душа содрогается перед бурей, изменчивая и непроницаемая, утонченная и развратная, как случилось, что в глубине твоего сердца царят одновременно и Медуза, и Мадонна? Кто же ты? Я не разгадал твою загадку, но – поскольку мы должны расстаться – открой мне свою тайну».

Тонкая улыбка, обычно блуждавшая на дрожащих устах Лизы, сменилась горькой складкой, когда она ему отвечала: «О великий Леонардо, король художников, господин искусства, всемогущий маг, ты, который изучал землю и небо, металлы и души, Природу и человека, ты, который обо всем догадался и все понял, ты не догадался, нет, ты не понял, что я люблю тебя так же безумно, как ты любишь свою беспощадную науку. Я люблю тебя, ибо я тебя понимаю, тебя и твое желание. Я знаю твою мощь и твою силу, но я знаю также, чего тебе недостает: неумеренного энтузиазма, страстной веры, которая создает новый мир!.. Да, ты прав, я несу в себе и Мадонну, и Медузу. Ты желаешь знать мою тайну? Она в моем девизе: все Добро – в Любви, все Зло – без нее . Нет такой глубины ада, куда я бы не смогла проникнуть, если мне будет не хватать любви такого могущественного человека, как ты. Нет таких небесных высот, куда бы я не смогла подняться с этой любовью. Так не позволяй же мне вновь упасть в бездну, после того как я поднялась на твою вершину. Уйдем, убежим вместе. Каждый из нас несет в себе незавершенный мир; сольем их, чтобы восполнить. Одинокие, мы слабы; вдвоем мы будем непобедимы. Ты заставишь говорить ту, которую ты так часто называл Музой Молчания. Моя горячая жизнь окрасит твои видения, а мое трепещущее сердце откроет тебе их скрытую тайну!»

Никогда Леонардо не испытывал такого напряжения, никогда он не колебался между двумя противоположными путями так, как при звуках этого музыкального голоса, который охватил его, словно глубокий рокот моря. Какой жестокий выбор в этой дилемме! С одной стороны, суровая наука, всемирная слава, сила знания с ее очерченными горизонтами, с ее неизбежным удовлетворением; с другой стороны, любовь, страсть, экстаз, неизведанные небеса, бесконечные пространства, бездны и головокружения. Путник, который поднимался на Апеннины до елей Валломброзы и в ясную погоду видел, как виднеются на туманном горизонте с одной стороны Адриатическое, а с другой – Тирренское море, испытывал похожее чувство. Словно перелетная птица, которая парит в этих местах, Леонардо мог устремиться к огненному горизонту с этой женщиной-лирой, которую ему предназначила судьба. Он мог испытать новую жизнь в любви, мечтаниях и творчестве. Но сколько препятствий и сколько риска! Не потеряет ли он свою силу и свой гений в этой авантюре? Он боялся бездны, боялся неизвестного. Как некогда, путешествуя по Альпам, он отступил перед пещерой, так он отступил и перед Женщиной.

Читать дальше