Александр Масалов - Чертовщина. Истории о сверхъествественном и потустороннем

Увидел меня и сразу бочку покатил:

«Ни днём, ни ночью покоя нет!».

«Вы это о чём?» — спросил я.

«Ночью спать надо, а не гостей принимать!» — заорал он ещё громче.

А мне, сам понимаешь, снова дурно стало.

Весь день я порывался отпроситься с работы и побывать на кладбище — проверить, цела ли могила. К вечеру решился, но...

Давай сходим, а? Прямо сейчас.

На дороге тем временем показался автобус, уютно освещённый изнутри.

Мой тёзка на него даже не взглянул. Он смотрел на меня.

Идти, разумеется, не хотелось. И без всяких там оживших бабушек кладбище находится в жутком месте. Там можно хоть из пушки палить — никто не почешется.

А с другой стороны, Саша был в состоянии, близком к истерике. Пока не завидит, что и могилка цела, и земля не разрыта, не успокоится. Ещё в самом деле рехнётся...

Справедливости ради должен заметить, что полдороги тёзка болтал как заведённый, — пока мы шли по Зорге и лавировали между панельными девятиэтажками.

Фонтан красноречия стал иссякать, когда мы, миновав дома, спустились в балку.

Справа и слева высились покосившиеся заборы садов. По дну балки журчал ручеёк. Мысль, что мы единственные люди в радиусе полутора километров, доставляла почти физическое неудобство.

— Ты уверен, что мы найдём могилу в этой полутьме? — поинтересовался я.

Моего намёка Саша не понял.

— Обязательно найдём, — сказал он. — Я все ориентиры помню. Пара пустяков.

— Ну-ну, — сказал я.

Интуиция подсказывала, что всё будет не так просто.

Сады закончились. Мы поднялись на холм.

Позади нас виднелись контуры девятиэтажек. В некоторые окнах горел свет.

Слева простиралось вертолётное поле, справа и слева из темноты выступали очертания надгробий и крестов.

Грунтовая дорога, по которой мы шли, пересекала кладбище, деля его на две неравные части.

По закону подлости, искать сашкину бабку нам предстояло как раз в большой части.

— Очень странно, — сказал вдруг Сашка, — что я её так хорошо помню. Она умерла более двадцати лет назад, а последняя фотография «испортилась» лет пять назад.

— «Испортилась?» — переспросил я.

На секунду мне показалось, что мой спутник пожалел, что заговорил об этом.

— Ну да, — вяло сказал он. — Видишь ли, моя бабушка была если не ведьма, то что-то очень близкое к этому. Что она вытворяла, на ночь лучше не рассказывать.

Фотографироваться она не любила. Впрочем, фотоплёнка её тоже «не любила».

Однажды ей была нужна фотография на пропуск, так бабушка раз десять ходила в ателье фотографироваться — кадровичка не находила сходства между оригиналом и теми снимками, которые она приносила.

А после смерти бабушки фото начали портиться: желтеть, выцветать...

В средние века её сожгли бы на костре.

— Тогда не было фотографий, — возразил я.

— И без фото поводов нашлось бы предостаточно. По наследству кое-что перешло к моей маме.

Как-то раз она торговку на рынке сглазила.

Торговка была слишком наглая и развязная.

Ну, ма ей и пожелала: «Чтоб ты всё продала!..».

Через пару дней шла через рынок, торговка её вспомнила.

Оказывается, за весь день она ничего не продала — покупатели словно обходили её стороной, хотя лука на рынке было мало.

— М-да, — сказал я. — Такие байки хороши тем, что концов не найдёшь. Ищи-свищи ту торговку.

— Почему же, бывало и при свидетелях...

Чашечку она как-то взглядом разбила — человек шесть это видели.

У нас был ремонт, мы перетаскивали мебель из одной комнаты в другую и сели перекурить.

Тут появляется ма — очень не в духе.

«Куда сервиз поставили? — сказала она. — Ведь разобьётся же!..».

А сервиз у нас был роскошный, чешский фарфор.

Отец сказал:

«На шкафу стоит. И хорошо стоит — не упадёт...».

«Какое там хорошо!» — возмутилась ма и кивнула в сторону шкафа.

Чашка, которая стояла к нам ближе, вдруг дёрнулась, упала на бок и покатилась, описывая полукруг.

Когда шкаф закончился, упала и разбилась...

— М-да, — сказал я. — Слава Богу, я за тобой чертовщинки пока не замечал. Далеко ещё?

— Нет, мы уже почти пришли. Вот аллея, напротив ивы. Бабушкина могила седьмая по счёту.

Аллея была узкая, заросшая травой. Я шагнул вперёд, старательно отсчитывая: «Первая... вторая...».

Зацепившись руками за ржавую ограду, оглянулся и обнаружил, что иду я, оказывается, уже один.

— Э, а ты чего? — негромко окликнул я.

— Посмотри, пожалуйста, сам, — сказал Саша. Он стоял у ивы и нервно курил — красный огонёк то становится ярче, то тускнел. — Я подожду здесь.

— На могилке хоть табличка есть? — спросил я. — Как фамилия твоей бабушки?

Он ответил, и я отправился дальше. На седьмой ограде остановился.

В памяти всплыла сценка из какого-то американского боевика: гнилая рука с окровавленными пальцами выныривает из-под земли и хватает за щиколотку...

Не без содрогания я открыл калитку и вошёл.

Как и ожидалось, свежей земли или разрытый не было, дёрн не повреждён.

Щёлкнув зажигалкой, я осветил табличку.

Фамилию разобрать было трудно, но она явно была не та.

— Саша! — крикнул я. — Ты уверен, что бабкина могила именно седьмая?

— Чёрт! — сказал он, подойдя ко мне. — И ограда совсем другая...

— Может, не седьмая, а шестая или, например, восьмая?

— Я точно помню. Седьмая.

— Может, здесь несколько ив?

Этого Саша не знал, и мы прогулялись по грунтовке через кладбище, аж до гаражей кооператива, освещённых прожекторами.

Ив больше не было, зато на обочине мы обнаружили несколько берёз, тополей и даже один кипарис.

На всякий случай (а вдруг моего тёзку подводит память?) мы проверили и их. Без каких-либо результатов.

На часах уже была половина третьего. Мне надоело с умным видом ходить-бродить меж оград, продираться сквозь заросли чертополоха и бурьяна и рассматривать таблички на крестах с таким усердием, словно от этого зависит спасение души.

Кроме того, я чувствовал сильную усталость.

— Я ж тебе говорил, — пробормотал я. — Ничего мы не найдём в этой темноте.

Саша уныло кивнул.

— А я ещё где-то сигареты посеял, — сообщил он. — Полпачки. Жалко.

Не сговариваясь, мы повернули обратно — в мир пустых асфальтовых улиц и ритмичного перемигивания светофоров.

Я шёл, погружённый в мысли, и, наверное, поэтому не заметил то, отчего щёки у Саши вдруг покрылись смертельной бледностью.

Честно говоря, я заметил это, когда мы вышли на проспект, пустынный и залитый светом натриевых ламп.

— Что-то мне паршиво, — признался Саша. — Съел, наверное, что-то несвежее.

Потом я остановил тачку, и мы сперва поехали ко мне.

— Может, зайдёшь? — предложил я. — Полежишь немного. Что-то мне твой вид не нравится.