А Смирнова - Секреты мироздания

Точно также и борьба за существование не что иное, как известный способ действия, который сам по себе не способен служить объяснением явлений… Дарвин уверяет, что именно вследствие всеобщей борьбы за существование сохраняются лишь наиболее приспособленные к ней организмы. Но в таком случае, — говорит Чичерин, — должны были бы исчезнуть все низшие формы, а между тем они существуют рядом с высшими. Если они сохраняются, то значит между ними и высшими борьбы нет, и тогда борьба не может быть признана всеобщим законом… В силу борьбы за существование, прежде, нежели исчезли промежуточные формы, они должны были уничтожить низшие; если последние не уничтожились, то это опять означает, что борьбы не было, и что тем и другим было достаточно просторно. <���…>

Борьба за существование не объясняет и превращение органов, которые, для того чтобы перейти из одного полезного состояния в другое, должны пройти через промежуточное бесполезное состояние, где носитель их будет находиться в худшем положении нежели прежде. Так, например, предполагают, что крыло птицы развилось из лапы пресмыкающегося. Очевидно, что для подобного превращения нужны сотни тысяч лет, в течение которых превращающийся орган не будет ни лапою, ни крылом, следовательно, не будет служить ни к чему. В борьбе за существование обладатель его, имея более несовершенные орудия, нежели другие, непременно погибнет, а потому крыло никогда не разовьется. Польза крыла может оказаться только в конце развития». В этом случае борьба за существование «может оказаться только препятствием, ибо она ставит животное, находящееся в переходном состоянии в невыгодные условия. Даже первоначальное развитие организмов при таком взгляде становится невозможным…

Хотя физически человек, — пишет Чичерин, — весьма мало отличается от других животных, но в духовном отношении между ними лежит целая бездна. В человеческих обществах господствуют начала, неизвестные материальному миру: наука, искусство, религия, право, нравственность, политика. Человек, с одной стороны, покоряет своим целям внешнюю природу, с другой стороны, он возвышается разумом и чувством к абсолютному источнику всего сущего и сознает вечные законы, управляющие Вселенною.

Это и составляет содержание истории». Не материальные, а духовные начала определяют весь последовательный ход истории. Поэтому перенесение на историю законов, которые «коренятся в свойствах материи, не имеет никакого смысла. Сюда принадлежит, между прочим, и борьба за существование. Если в органическом мире это начало не может считаться движущею пружиною развития, то тем менее оно способно управлять историей человечества…

Уже сам родоначальник этой теории, говоря о борьбе за существование, заявил, что он принимает этот термин в обширном и метафорическом значении. Но, прилагая это начало к истории человечества, Дарвин заметил, что даже в обширном и метафорическом значении оно не объясняет множества явлений».

Один из самых замечательных людей России Николай Яковлевич Данилевский(1822–1885) всю свою зрелую жизнь ревностно изучал организмы и лишь под конец приложил это огромное изучение к разбору теории Дарвина. «Знание животных и растений, — по словам философа Страхова, — было его главным знанием, и он занимался этим предметом с необыкновенным постоянством и любовью. В своих далеких и частых поездках он не только изучал животных… но делал тысячи наблюдений над всякого рода явлениями природы, а в свободные часы читал сочинения натуралистов. Познания Данилевского в науке об организмах не было ознакомлением с ними по книгам, по гербариям и чучелам… это было изучение живой природы во всей полноте ее жизни, многолетнее близкое знакомство со всей игрой органических явлений; это было точное знание, соединенное с тем пониманием, которое дается лишь любовью и непосредственными впечатлениями.

Рис. 1.2. Н. Я. Данилевский

Спокойный ум Николая Яковлевича был готов, по-видимому, — писал Страхов в статье «Полное опровержение дарвинизма» («Русский вестник», январь, 1887), — без конца поглощать познания, лишь отчеканивая их в свою отчетливую форму. Но явился случай, когда это самое стремление к отчетливой ясности поставило его в большое затруднение и привело к тому критическому исследованию, которое было изложено им в трехтомном труде «Дарвинизм. Критические исследования» (1885).

Скрупулезно разбирая пункт за пунктом теорию Дарвина, Данилевский при этом проявил поразительную беспристрастность. «Для беспристрастия, — говорит Страхов, — требуется очень трудное условие: нужно приостановить свое решение, воздержаться от заключения, то есть подняться в область безразличного, непредубежденного суждения, в область чистой науки. Только тогда мы в состоянии точно проверить и основания наших собственных мнений, и доводы нашего противника, и этот противник будет у нас судим с тем же вниманием, как и самый дорогой наш сторонник. <���…>

Ход мыслей в целом сочинении совершенно правильный, отчетливо логический; разделение на части и порядок частей имеют полную строгость и ясность; наконец, сам автор, по мере хода исследования, делает краткие обзоры всего изложенного, так что стоило бы только выписать эти обзоры и окончательные выводы, чтобы получить полный очерк всего сочинения… Кто вполне познакомится с этой книгой, тот найдет в ней такую удивительную стройность и ясность, какая встречается в очень и очень немногих книгах…»

«Я, — пишет Данилевский во введении, — принадлежу к числу самых решительных противников Дарвинова учения, считая его вполне ложным. Но возможно ли, скажут мне, чтобы учение, подчинившее себе весь современный мыслящий мир с такой беспримерною быстротою, не имело на своей стороне великих достоинств, которые хотя отчасти оправдали бы всеобщее им увлечение? Хотя из истории наук я мог бы указать на многие примеры учений и систем, признанных впоследствии ложными, которые однако же, тем не менее, долго господствовали в науке, и в свое время считались торжеством разума; — со всем тем, я весьма далек от мысли, чтобы учение Дарвина было лишено всякого значения и достоинства. Не говоря уже о том, что теория, проведенная с последовательностью через все многообразие явлений органического мира, и, по-видимому, включившая их все в круг своих объяснений, выведенных из единого начала, есть уже, во всяком случае, великое произведение человеческого ума, независимо от его объективной истинности: многие стороны этого учения должны считаться значительным вкладом в науку. Но сущность этого учения, т. е. предлагаемое им объяснение происхождения форм растительного и животного царств, и внутренней, и внешней целесообразности строения и приноравливания организмов — это последнее, если возможно еще в большей степени, нежели первое — считаю я ложным безусловно. <���…>