Николай Сиянов - Сувенир из Нагуатмы. Триумф Виджл-Воина

Мне скоро двадцать семь. Выходит, всего-то три годочка и побыл на своей истинной родине в Тонком Мире. И на новое рождение. Что за спешка такая? Иные живут там столетия, даже тысячелетия, а я погостил три годика и в новую командировку на Землю. Для чего? Чтобы успеть снова встретиться со своей Веруней? Отдать кармические долги, развязать узлы? Да, очень похоже…

Отдать долги — над этим следует хорошенько подумать.

Но, может, и другое у меня — не совсем здоровая Мыслеформа; не хватило силенок — проще — для долгого пребывания в Тонком Мире… потому скорее назад? Хм, а куда же кэп подевал ее, свою Прану и Свасти? На работе сжег или за так раздарил “капитанским дочкам”?

Похоже, я осуждаю все-таки капитана Максимова, то бишь себя. И это, наверное, хорошо, близко к покаянию. А стало быть, к очищению.

…Однако почему именно эта сценка дана, именно она перед глазами, не иная: трал, полный рыбы по палубе… “давай-давай!”… гибель матроса? Ведь неспроста же именно это особенно ярко. Неужели матрос погиб по вине капитана Максимова? Ну не напрямик, а косвенно… Я, что, извергом был? ради плана губил своих моряков? Но пришел час платить… час искупления? Кармические весы нарушены?… О, Господи, если я в самом деле не свихнулся, мне предстоит многое оценить.

P.S. Недавно я примерял костюм Андрея Максимыча… свой собственный костюм, который висел на мне как на вешалке. Разве не театр абсурда?

Р.P.S. В Тонком Мире души вольны выбирать новые воплощения. С одной стороны, они могут пойти на рождение просто по привычке, по притяжению “колеса сансары”, а с другой — некоторые развитые сущности уже самостоятельно предрешают свой земной путь, рождаются для определенной цели. Таким образом, предположение мое… ну, о том, что капитан поторопился назад, чтобы встретиться с женой для какой-то цели, — не такое уж оно и вздорное. Несомненно одно: кармические долги в жизненной драме одного и того же лица играют решающую роль.

6 марта. Весь вечер с Верой Васильевной. Она больна: и сердце шалит, и ноги опухшие, давно уже не выходит из дома. И к ней мало кто ходит. Читает книжки, библиотека в доме хорошая, смотрит телевизор. Рада мне, когда прихожу вечерами. Еще больше довольна, когда расспрашиваю ее. Одиноким да стареньким это очень нужно, когда интересуются их прошлым, ведь, кроме прошлого, у них, по существу, ничего нет.

Слушал, смотрел на Веру Васильевну, и все больше изнутри подмывало: расскажи! поведай без утайки, что пришло тебе в недавние дни Свыше. Признайся, что ты ее “Максимыч в квадрате” и есть. Нет, немыслимо! Мурашки по коже… Даже если и поймет, признает на словах… с сердцем-то как быть? с рассудком неподготовленным? Как жить после в одной квартире? Как вести себя, о чем говорить?

Нет, тайна сия великая есть; одному еще и по плечу, а вдвоем никак не снести.

7 марта, раннее утро. Ко всему можно привыкнуть, привыкаю и к этому. Еще одна любопытная деталь. Оказывается, я могу теперь при некотором усилии кое-что вспомнить… из жизни капитана Максимова. Собственно, из своей прошлой жизни.

Ну, например, нынче. Проснулся, на дворе темно, вставать рано. Чем заняться? Лежал в подвешенном состоянии между сном и бодрствованием, думал о капитане, каков тот был в молодости. И вдруг… перед очами ресторан, многолюдье, оркестрик. Хорошо кругом, разгульно; мне двадцать пять, штурманец, недавно из далекого плавания. Девушка красивая за соседним столом в компании славных подружек. Она с южного солнышка откуда-то, стройная, загорелая, с золотыми, выгоревшими волосами. А я из проклятого Лабрадорского моря, промерз за Полярным кругом, потому и потянуло к южаночке отогреться.

Деньги в кармане водились. Выскочил, Веруне позвонил: на вахте, мол, нынче подменяю старпома. Моя Веруня в жизни строга, со стороны не подступись. В женихах три года хожу-ухаживаю, а все без результата. И нравится она мне именно за это, за строгость свою: такая королева теперь редкость! Ничего, моя будет; люблю, женюсь вскорости… но! Шесть месяцев во льдах Лабрадора, живой я или уже замороженный? А тут такая южаночка дразнится… Вот, говорят, Петрарка, поэт, сгорал от любви к одной крале, а сам из борделей не вылазил, чтобы, значит, как-то не допустить самовозгорания… Чиф в рейсе травил, нашему старпому я верю. “Как хороши, как чудны были розы” — это знаю. А Петрарку нет, не читал. И Пушкин был по женской части хорош! И вообще, жить хорошо и жизнь хороша, как сказал хорошо один мой хороший знакомый — маслопупый механик. Проводим дамочку, если вон тот чернявенький за соседним столом — глаза-уголья! — не опередит.

…Нет, не опередил, но помешал, скотина. Уже из ресторана шли, я с Анжеликой под ручку; рука у нее прохладная с бархатными волосками. Умереть можно. Но тут из-за угла неожиданно тот, с пылающими шарами, выкатил. Да не один. Пришлось выяснять отношения. В свалке саданули меня остреньким под бок. Ах, как хорошо саданули! Наяву будто: клубок тел, острая боль в боку, вскрик…

Я в самом деле вскричал и вскочил с постели. Зажег свет. У нижнего ребра по правой стороне алела полоска, даже как будто копились капельки крови.

Ну, дорогой штурманец… будущий кэп Максимов, мы так не договаривались. А как? Разве мы как-нибудь с тобой договаривались?

Прижег полоску одеколоном; ничего, пройдет. Однако… Как объяснить все это? И вообще, можно ли, надо ли объяснять умом? Ну с памятью, с переживаниями (когда я, Славик, уже и не Славик совсем, а другой, молодой красивый штурманец после рейса) ладно, с этим как-нибудь утрясется, привыкну. Почему удар, как наяву, боль, даже капельки крови? А если в следующий раз моего хорошего приятеля начнут бить палками по голове, мне, что остается — визжать и плакать?

…Все проходит, и это прошло. Я несколько успокоился, снова лег. Задремал будто… Больница, палата четырехместная; полосатые, перебинтованные, хмурые рожи… Все койки заняты, а у моей, что у окна, на тумбочке — цветы. Прекрасные гвоздики, пять штук. И она, Верунчик, рядышком в белом халатике поверх сарафана. “Ну как ты, Максимка, мог?!” — “Да уж вот так, оплошал. Больше не буду”.

Совсем, как у маленького, получилось: больше не буду. Обоим смешно, а мне, Максимке, смеяться сейчас очень даже полезно.

7 марта, вечер. Предпраздничный суматошный день. Мотался по городу… ну хотя бы чего съедобного! Купил пряников, отстоял очередь за тортом. У метро в киосках почему-то одни тюльпаны. А мне гвоздики нужны. Гвоздики! гвоздики! словно зациклило. На рынке достал за космическую цену. Там же, не считаясь с деньгами, накупил уже заморские для нас диковины: алма-атинских яблочек, ташкентской кураги, азербайджанских гранатов… В кооперативной будочке приобрел шампанское; за подобную цену раньше я мог купить игристого два-три ящика.