Николай Сиянов - Сувенир из Нагуатмы. Триумф Виджл-Воина

— Определенно станет такой. Видите ли, мне нужна не жена в обычном понимании, а духовный друг, духовная ипостась, извините. Где такую найти?

— Надо поискать: под лежачий камень и вода не течет.

— Нет-нет, оставим, Вера Васильевна, у меня на сегодня другие задачи.

— Ладно, — вздохнула она. — Я, конечно, многое не понимаю. И сердце мое молчит… ну, относительно ваших современных увлечений — твоего, Ленечкиного, Вадима Николаича. Бог с вами. Я вот что скажу, Славик, — она помедлила как бы в нерешительности. — Я тут подумала-подумала и решила вот что… Но вначале дай слово, что послушаешься и будешь благоразумным. Ну? Слово?

— Добро, даю слово.

— Ах ты. Господи… Говоришь “добро” ну совсем, как мой капитан Максимыч. Откуда это слово у тебя, Славик? Ведь оно, насколько известно, чисто морское, жаргонное.

— Да ниоткуда, — сказал я, — просто так вырвалось.

— Ну хорошо. Я вот что хочу сказать. По возрасту я уже не молода да и больна очень. Сердце никудышнее, совсем плохое… Спасибо Лене, его травкам, поддерживает, но ведь всякое может случиться в любой момент. Я к тому, Славик, надо нам заранее позаботиться.

— О чем, Вера Васильевна?

— Оставить кому-то эту квартиру, вот это все. Ты ведь знаешь, родных у меня никого. Из близких — ну, разве ты. Не могу объяснить, сынок, но, ей-Богу же, ты как родной… Господь не дал нам детей, знаешь… я так одинока, так наказана. Однако же грех жаловаться, великий грех. Послал же Господь человека, чтобы скрасить одиночество, старость… Ты не думай, — махнула она рукой, — я не от шампанского расхрабрилась, просто продумала все давно. Так вот, хочу тебя усыновить, детка. Не только в сердце, но и по закону, формально. Надо это оформить, Славик, необходимо. Ну, дорогой мой, что скажешь?

В мои планы не входила ни эта квартира, ни наследство — просто никогда не думал об этом. Ничего мне не надо, я слишком много наприобретал всего в прошлых жизнях, всякого материального и нематериального хлама, чтобы хватать еще и еще; наоборот, в душе вызрело твердое решение не тащить к себе ничего, только — от себя вопреки инстинкту.

— Пожалуйста, Славик, не обижай меня отказом, уважь старую, — просила она.

— Хорошо, — сказал я, — договорились, Вера Васильевна. Вы мне и правда как мать. Вы же знаете, я детдомовский, с пеленок подкидыш. Мне всегда не хватало матери.

— Видишь, как все прекрасно получается! — она подняла бокал. — Выпьем, сынок.

— С праздником… твое здоровье, мама! Вовсе нелегко далось это слово. Даже слезы проступили на глазах. Впервые за всю свою жизнь, да еще и вслух: ма-ма!

P.S. Вечером — Леня с Илюшей. Ничего особенного. Забежали поздравить Веру Васильевну.

Но так уж получилось, пришлось поздравлять нас обоих. Больно не терпелось Вере Васильевне поделиться радостью. И мне не терпелось.

13 марта. Первые приметы весны — капель с крыш… Бегал по настоянию Веры Васильевны, оформлял документы. Ох, тяжкий труд, проклятые бюрократы. Но, слава Богу, всекажется, позади, теперь и по закону я ее сын.

Хм… в голову порой лезет всякая всячина. Ну, к примеру, логически допустимо, что я теперь и сынок капитана Максимова. Это как же, хочется завопить: я — сын самого себя?! Такое всерьез можно утверждать разве что санитарам в белых халатах.

15 марта. Медитирую три раза в день: утром, в обед и вечером. Иногда по возможности еще и в полночь. Самая лучшая медитация, конечно, вечерняя, где-то после захода солнца. Вот и сегодня видение имел чудное. Снова кэп, наверное, много о нем думаю. И снова я, Славик, ох, как бы не запутаться совсем, — не я вообще-то, а Андрей Максимыч тот у себя в каюте с книжкой в руках. “Три мушкетера”, Дюма; в море только такое и читать. Каюта у меня просторная: три иллюминатора, большой письменный стол, а в центре каюты еще столик — поменьше, круглый, вокруг него, тоже полукругом, диван — надо полагать, для гостей.

Итак, был вечер, море почти штилевое, промысловая обстановка, как говорится, нормальная. Я отдыхал, когда появилась она — и радость моя, и где-то зубная боль. Вошла в белом халатике, с аппаратом на шее для прослушивания больного. Блондинка, высокая и стройная даже в халате. Правда, не очень-то молода, лет на десять всего меня помоложе.

— Ты один, капитан?

— Как видишь. Но для надежности пошарь в спальне под рундуком.

— Я не это имела в виду. Ну и шуточки у тебя, шеф, прямо боцманские.

— Не будем ссориться, Лизавета… Не понимаю, для чего тебе этот халат и этот… как его? Ну наушники на груди — стетоскоп, что ли?

— А для конспирации, — сказала она, — все силы, капитан, брошены на конспирацию.

— Боюсь, после тебя и твоих забот меня не выпустят в море.

— Почему вдруг?

— Да как же! Весь рейс под пристальным наблюдением судового врача Елизаветы Владимировны. Шесть месяцев изо дня в день. Как вечер, так она и тут, в белом халатике. Можно подумать, кэп на последнем издыхании и только нечеловеческим усилием воли выполняет Госплан… Донесут, Лизавета! У меня стукачей полно, законспирированные похлеще тебя.

— А ты боишься?

— Остерегаюсь. Вот вернемся домой — и прощай море! Не врачи, так другие прихлопнут визу.

— Кто другие?

— Будто не знаешь? Люди в серых костюмах!

— Давно пора, — сказала она, снимая халатик, присаживаясь рядом.

— Что именно? Закрыть капитану море? Так куда же ему без него — в дворники?

— Определиться тебе пора, вот что, милый.

Я обнял ее, поцеловал.

— Впереди целая ночь, определимся.

— Погоди, — она отстранила меня. — Через несколько суток придем в порт. Побереги себя для другой.

— Ну вот, старая песня.

Она положила руки мне на плечи, смотрела в глаза. Глаза у нее зеленоватые, чуть раскосые, умные. И вообще она умница, не в пример кукле из прошлого рейса.

— Мой милый, — сказала она, глядя мне в глаза, прищурившись. — Ты меня любишь?

— Ну, разумеется.

— А что такое любовь, чем она отличается… ну, например, от похоти, знаешь? Нет? Так слушай, разъясняю элементарно. Любовь — это когда с человеком хочется быть постоянно, связать с ним судьбу, когда больше никого не надо. А похоть — это… когда ты сегодня со мной, а через несколько дней в порту побежишь к другой.

— Не к другой, а к своей законной жене, есть разница. И не побегу. Она сама прибежит встречать.

— Ну? Что из того? Там в порту у тебя начнется любовь, а здесь была элементарная похоть. — Она взяла со стола сигарету; я поднес зажигалку. — Молчишь, капитан?

— Молчу. Давай сменим пластинку.

— И больше не утверждаешь, что любишь свою Лизавету?

— Ошибаешься. Утверждаю по-прежнему.

— Ох, Максимыч… Ответ достоин настоящего мужчины. Я всегда знала, что ты у меня настоящий, милый. Когда любят, готовы ради любимого на все, не так ли?