Жерар Энкос (Папюс) - Гипноз и магия

Повествование началось с определенного места, где смерть автора прервала его, при сходстве столь совершенном, что наиболее изощренная критика, не знавшая место перерыва, не могла указать, в какой момент Диккенс окончил писать роман своей собственной рукой… Перед ними предстал новый персонаж, (Диккенс имел обыкновение вводить новых лиц до последней сцены своих романов), который совершенно не был двойником героев первой части».

«Изучая написанное, я заметил, что слово traveller (путешествовать) было повсюду написано с двумя l, как обыкновенно оно пишется в Англии, тогда как у нас, в Америке, вообще пишут только с одним l.

Слово «coal» (уголь) повсюду написано так – coals c одним l, как это принято в Англии. Также интересно отметить в употреблении прописных букв те же особенности, которые можно наблюдать в манускриптах Диккенса, как например когда он рисует г. Гревиуса, как angular man (угловатый человек). Замечательно также знание топографии Лондона, о которой таинственный автор упоминает во многих местах книги. Равным образом есть масса оборотов, употребляемых в Англии и неизвестных в Америке. Я отмечу еще внезапные перемены времен прошедших и настоящих, особенно в оживленной беседе, замены эти очень часты у Диккенса в его последних работах. Эти особенности и еще другие, на которые можно бы сослаться, не очень значительны, но все вместе с подобными же пустяками, дают возможность доказать отсутствие обмана.

В начале медиум писал только 3 раза в неделю и не более 3–4 страниц каждый раз, но затем сеансы устраивались по 2 раза в день, и он писал по 10–12 и иногда даже по 20 страниц. Он писал не своим нормальным почерком: из сравнения было видно, что он был немного похож на почерк Диккенса. В начале каждого сеанса почерк был красив, элегантен, guasi-женский, но по мере продолжения работы он становился все более и более напряженным и на последних страницах буквы бывали в 5 раз больше, чем в начале. Такие изменения происходили каждый раз, позволяя таким образом классифицировать сериями 1200 листков манускрипта. Некоторые страницы начинались стенографическими знаками, о которых медиум не имел ни малейшего представления. Почерк иногда был так неразборчив, что его едва разбирали.

Приготовления к сеансам были чрезвычайно просты: приготовляли два хорошо очиненных карандаша и большое количество бумаги, нарезанной полулистами, г-н А. оставался в комнате один, обычными часами были 6 часов утра и половина седьмого вечера, часы, когда еще было светло в это время; иногда вечерние сеансы продолжались до половины девятого и позже, и тогда письмо продолжалось вопреки темноте с той же ясностью. Зимою все сеансы происходили в темноте.

«Секретарь» Диккенса клал бумагу и карандаши на расстоянии руки, клал руки на стол ладонями внутрь и спокойно ожидал. Спокойствие относительное в то же время, так как хотя феномены и потеряли свою новизну и стали обыкновенными, медиум все-таки признавался, что не сможет себя защитить от чувства страха во время этих сеансов, в продолжение которых он вызывал, если можно так выразиться, постороннего жильца.

«Он ожидал так, иногда куря свою сигару, – 2, 3, 4, 5 минут, редко до 10-ти, даже 1/2 часа, но обыкновенно, если «условия были благоприятны» не более 20 минут. Условия, главным образом, зависели от состояния погоды. Если день ясный, прозрачный, он работал без перерыва, подобно электрической машине, которая функционирует лучше при хорошей погоде: скверная погода вызывала смущение, и чем сильнее ненастье, тем значительнее оно. Когда погода совершенно скверная, сеанс прерывался. «Оставаясь за столом неопределенное время, судя по обстоятельствам, г-н А. терял сознание постепенно, и в таком состоянии он писал в продолжение часа или получаса. Однажды случилось, что он писал так полтора часа. Медиум вспоминает в состоянии транса Диккенса, который приходил каждый раз: писатель, говорит он, около него, с головой, опушенной на руки, как бы погруженный в глубокое размышление, с серьезным, почти меланхолическим выражением на лице, он не говорит ни слова, но бросает иногда на медиума пронзительный и внушающий взгляд. «Ах, какой взгляд!»

«Эти воспоминания предоставляются медиуму, как сон, выразившийся реально, но в то же время непостижимый. Для указания окончания сеанса Диккенс клал каждый раз свою тяжелую и холодную руку на руку медиума.

«В первые сеансы это прикосновение вызывало со стороны г-на А. восклицания ужаса, и еще теперь он не может говорить об этом без содрогания, это прикосновение выводило его из транса; но обыкновенно необходимо было помощь третьего лица, чтобы снять со стола его руки, к которому они были, если можно так выразиться, прикованы магической силой. Придя в себя, он видит, что листки, написанные во время сеанса, разбросаны по всему полу.

«Эти листки не пронумерованы, так что г-н А. обязан подбирать их по тексту. Некоторое время после сеансов медиум испытывает довольно острую боль в груди, но она не бывает продолжительна и это единственные неприятные последствия, которые он испытывает. Крайняя нервозность, которой он страдал перед развитием своих медиумических способностей, совершенно его покинула, и он никогда не был более крепким»[Анимизм и Спиритизм стр. 328–332 Леймари 1893 г.]

Явление после смерти[Initiation, март 1893 г.]

«Прошло уже больше года, как мой друг Е. Р. умер для этой земной жизни, унесенный чахоткой и, без сомнения, настал час рассказать посмертное явление, прибавив его к таким же подобным феноменам: это случилось с ним однажды вечером в Париже, незадолго до последних болезненных припадков, вызвавших смерть.

Эти факты, с другой стороны, объясняют последующее. Сказать все, что знаешь о явлении, все участвовавшие которого тебе хорошо известны, так же как и все подробности, мне кажется, является обязанность каждого.

Вот почему я пишу эту страницу, безусловно, истинную, а скрываю имена простыми заглавными буквами вследствие боязни быть нескромным, не заключайте отсюда, что я сделался жертвой фантазии, но наоборот я вам представляю свидетельство чистосердечное и истинное.

«Буквы Е. Р. действительно те, которыми начинается имя моего друга, оставившего несколько прекрасных работ и скончавшегося 28-ми лет, когда и реноме и счастье начинали ему улыбаться. Он был скульптор и на последней всемирной выставке «Champ de Mars» одна из его замечательных статуй доставила ему награду.

Иностранец, он имел художественное ателье в Париже, но большую часть года проводил в деревне и там, среди упоения улыбающейся природы, завязалось то, что я охотно назову драмой.

Действительно, одна молодая парижская парочка поселилась на летний сезон в той же части дома, где помещался и он, между ними и моим другом знакомство не медлило завязаться, затем подошла дружба, а вслед за дружбой самое жестокое в мире – любовь при условиях, где она может быть только длинным рядом мучений, так как ни мой друг, Е. Р., ни молодая женщина не могли не сопротивляться ей. Они храбро переносили мучения до тех пор, пока было возможно, по крайней мере, до самого острого периода непрерывного присутствия друг с другом. По окончании сезона они расстались.