Николай Гайдук - Волхитка

С пикирующим воем, как будто выходя из штопора, самолет покидал небеса… Песчаная равнина серым помятым сукном завиднелась – широко и пусто. Выжатым лимоном лежало на краю земли приплюснутое солнце: лайнер шёл на него по кривой траектории, пьяно виляя и не слушаясь пилота, – руль высоты заклинило песком и намертво забило элероны…

– Всё! Писец! – крикнул летчик, зубами загоняя матерки под губы – кровь сочилась на дрожащий подбородок.

Страшно белея и уже прощаясь с жизнью, он всё-таки валился всем телом на штурвал и из последних сил давил, давил – выравнивал машину для посадки…

Вдруг ставшая громоздкой, непокорной грудой полумертвого металла, бешено ревущая на крутой непривычной глиссаде, эта махина грозила взрывом от перегрузки и просто удивительно, что взрыва ещё не было (их спасли пустые бензобаки: на последних каплях приземлялись).

Стекла в кабине заискрили светом и засеребрились никелированные части на приборах и рычагах, поигрывая бледными зайчиками. Синие заплаты замелькали в небесах – унылых, придавленных тучами. Горизонт перед глазами нехотя выравнивался и контур самолетика, дрожащий на приборной доске, наконец-то пришёл в соответствие с горизонталью земли – можно было садиться.

Навстречу стелилась, ребя и сверкая широкой стиральной доской, выпукло-свинцовая пустыня…

Летчик резко подался назад – взял штурвал на себя, и в ту же секунду под брюхом у лайнера сильно толкнулась земля. Кресла ударили снизу – наподобие катапульты. И если бы не привязные ремни – головами точно пробили бы кабину…

На приборной доске затрещало стекло, звонко лопнули лампочки и зашкалило смятые стрелки. Всё это было чётко слышно в тишине: турбины заглохли. Носом поднимая пыльную волну, разбрызгами летящую на фюзеляж, с характерным хрустом надламывая крылья в основании, теряя элероны, хвостовое оперение и всякий прочий мелкий «пух», в лоскуты и в лохмотья раздирая на бортах нагретую обшивку алюминия, лайнер оставил за собою длинную, глубокую, синеватым дымом закурившуюся пахоту и, утратив мощную инерцию, замер в пустынных песках.

Гигантский «шторм» в пустыне перебесился только ближе к ночи. С неба осторожно и пугливо посмотрела грустная луна – посмотрела, будто через вуаль; остатки пыли кружились в воздухе. Широко и вальяжно кругом развалились громады смирных песчаных волн и грозные валы с белопенными гребнями соли. Кое-где в провалах между «волнами» обнажились мачты кораблей, затонувших много лет назад в беловодском море.

Небеса потихоньку очистились, и лунный свет нашёл среди песков лежащий самолет, заглянул в кабину и словно отомкнул её: дверь самолета зловеще скрипнула и из глухого тёмного нутра два человека ступили на землю.

Пусто было кругом, сиротливо и скорбно, и необъяснимый, на стон похожий звук, витал над безбрежным пространством, сверкающим зябкими искрами соли: точно снег среди лета насыпался вдруг.

– Матушка-Россия! Здравствуй, милая! Принимай своих заблудших и прости… – Человек на колени упал, губами коснулся земли.

А второй человек – пилот, стоящий сзади – нервно усмехнулся. (Недавнее откровение, возникшее между ними в кабине, было вроде бы напрочь забыто).

– Не ломай комедию! Вставай! – озираясь, крикнул пилот. – Может быть, мы приземлились в Африке. Рассыпаешься тут мелким бисером… Ложку возьми ещё – поешь родной землицы!

Стоящий на коленях обернулся и раздраженно сплюнул песок с губы.

– Фил! Ну что ты за человек?! Ничего святого за душой! Взял и опошлил встречу!

Худощавый длинноногий лётчик, широко и прочно стоящий на подломленном крыле самолета, насторожённо глядя по сторонам, продолжил разговор, начатый в кабине:

– Я спрашиваю: где оно?! Где хвалёное твое Беловодье?! Говорили мне, что ты сидел в дурдоме, а я не верил!

– Terra incognito… – пробормотал стоящий на коленях.

– Какая «тера»? Где? Что за «инкогнито»?

– Неведомая земля, – пояснил коленопреклонённый. – Разберёмся, погоди. Могли мы сбиться с курса во время урагана? Вполне могли. Дай карту.

Худощавый соскочил с крыла, расстегнул планшетку, висящую сбоку. Бумага зашуршала, а потом карманный фонарик ударил по карте пучком серебристого света.

– Вот, пожалуйста. Я всю дорогу следил. Мы летели строго по маршруту. Если отклонение и произошло, то незначительное. Вот, видишь, где мы! Знаешь, где?.. Эх, Жан, сказал бы я тебе, да позабыл, как это по-русски произносится! Гляди, читай: «Янтарный беловодский берег». А ураган вот здесь накрыл нас. Так что всё равно теперь мы должны быть на твоем Янтарном хваленом берегу, чёрт его забери!

– Не ругайся, Фил, не надо. Он, между прочим, не только мой, но и твой – этот берег, – напомнил напарник. – Тут ей-богу, Фил, какое-то недоразумение. Подождём рассвета, и все будет о’кей. Главное, что мы уже в России! Я мечтал, но я не мог надеяться… Шеф откровенно мне сказал: ты слишком много знаешь для того, чтобы вернуться на Восток.

Длинноногий погасил фонарик и вздохнул. Плоскую фляжку вынул из кармана. Запрокинув голову, сделал несколько шумных глотков и откинул за спину – пустая. Человек образованный, скромный, он вел себя сейчас развязно, грубо, зло, подспудно призывая и напарника осатанеть. Это сказывались нервы, палённые страшной посадкой и вообще всем этим перелетом, показавшимся длиннее вечности.

– Жа-а-н, – попросил он примирительно. – У тебя ничего не осталось? Дай капельку… Надо все-таки отметить встречу!

– А может, мы в Африке? – мстительно усмехнулся напарник. – Или в Сахаре? Что тогда?

– Ну, значит, тогда я действительно Антуан де Сент-Экзюпери. А за это, право слово, стоит выпить!

– Нет, Фил, извини. Фляжку надо беречь. Неизвестно, как долго мы будем плутать по пустыне.

– А зачем плутать? Подождем, когда нас бедуины выручат. Ты разве не читал Экзюпери?

– Ладно, кончай издеваться. Лучше давай-ка внимательно карту изучим. Включай фонарик, Фил. Свети сюда. Так-с, так-с… Каракумы в стороне, это исключается. Кызылкумы тоже. Куда же это чёрт закинул нас? Действительно terra incognito… Ведь не могло же нас за тридевять земель в Сахару занести?! А с приборами, Фил, все в порядке было, когда летели? Да нет, я тебе доверяю, ты же был когда-то первоклассным летчиком… Хвала! Хвала рукам, что пахнут небом!.. Боже мой! Ну, кто бы мог подумать, что Чистоплюйцев будет угонять самолеты из-за кордона?! Детектив! А может, дефектив?.. Вот рассказать бы моим сородичам. Они в лаптях на Беловодье убегали, а мы…

Чистоплюйцев замолчал, поднимая глаза. Долго и задумчиво огненные очерки на небе изучал.

Господи! Какое небо! Кажется нам это или нет, но только небо милой сердцу родины, небо, с колыбели укрывавшее тебя голубыми нежными платками, небо, снегом и дождями осенившее тебя и перекрестившее ветрами, размашисто бегущими на все четыре стороны, – такое небо, друг мой, другими небесами вовек не заменить! Пускай там те же пламенные россыпи и тот же месяц или круглощекая луна, пускай там звездопады кучей катятся под окна… Только нет и нет! Нас не обманешь! Сердце помнит, сердце крепко верит: у нас, ребята, всё это почище, покрупней, поярче… Это любовь нам глаза открывает на мир, та любовь, которая как будто бы слепа. Эгей, лукавые! Как бы ни так!.. Любовь не только всё и вся узрит – любовь увидит даже то, что век не видимо..