Елена Хотулева - Гравбры на ветру

— Не надо бояться, — сказал Клаус спокойным тоном. — Пойми, что все это только мой плохой характер. А на самом деле до тех пор, пока я доволен тобой, — а до этого момента ты мне не давала повода в тебе усомниться, — тебе ничто не угрожает. Если ты и далее будешь себя вести именно так, как вела до сих пор, я не отправлю тебя обратно в лагерь, не убью, не буду бить… Поэтому успокойся и поешь, а еще лучше выпей.

И он протянул ей шампанское. Хельга автоматически взяла из его рук бокал и сделала несколько глотков. Она смотрела на него сквозь еще не успевшие высохнуть слезы и думала, что снова готова на все, только чтобы он был добр к ней и оставался таким, каким он был в тот момент, когда произносил все эти слова.

Клаус сел на место и закурил, подав через некоторое время знак итальянцу к последней смене блюд. Когда Антонио, как было заведено, оставил их одних, Хайдель сказал:

— Тебе понравилась еда, вино?

— Да, большое спасибо, все это было великолепно, — ответила Хельга с облегчением, оттого что он больше не поднимал тему пятого барака.

— Тогда давай, как обычно, пересядем в кресла и выпьем коньяка, — предложил Клаус, вставая.

— Да, да, конечно… — сказала Хельга, поспешно следуя его указаниям.

Он протянул ей бокал и сел напротив. Некоторое время Хайдель молчал, разглядывая ее красоту в сумеречном свете догорающих свечей, а чуть позже сказал:

— Сегодня мне хочется пить за тебя, Хельга.

И, дождавшись, когда она сделает глоток, произнес:

— Знаешь, в наших с тобой диалогах есть один серьезный недостаток…

Хельга посмотрела на него вопросительно и подумала, что, наверное, сейчас он не скажет ей ничего страшного, и от этой мысли она слегка улыбнулась. Это едва заметное движение губ не ускользнуло от внимательного взгляда Клауса, и, поняв, что ему действительно удалось ее успокоить, он продолжил:

— Когда мы с тобой разговариваем, ты только отвечаешь мне и ничего не говоришь сама… — Он кивнул, увидев Хельгино непонимающее выражение лица. — Да, да, конечно… Это был мой приказ, и он даже сейчас остается в силе, однако… Однако мне все же интересно…

Он сделал паузу и закурил сигарету, а через некоторое время, стряхнув пепел, сказал:

— Хельга, я уверен в том, что ты мне каждый день хочешь что-то сказать, но не решаешься. Мне хочется услышать от тебя эти слова, даже… Даже, — выделил он, — если тебе их будет очень страшно произносить. Я обещаю, что вне зависимости от того, что я услышу, мое отношение к тебе не изменится в худшую сторону. Но я хочу услышать от тебя правду.

«Если мои догадки окажутся верны, то она сейчас скажет мне именно то, чего я от нее жду», — подумал Клаус, внимательно следя за выражением ее лица.

«Интересно, — думала в этот момент Хельга, — что он хочет от меня услышать? И как он отреагирует на то, что я скажу ему правду? Ту правду, которую я не решаюсь сказать даже сама себе?» И неожиданно на Хельгу накатила какая-то странная теплая волна благодарности и доверия к Хайделю, которая… Хельга еще не поняла до конца, что именно она хочет выразить, но начала говорить, и в процессе того, как из ее слов вырисовывались чувства, она стала понимать, что на самом деле происходит в ее душе.

— Господин Хайдель, — Хельга отставила в сторону бокал и крепко сжала подлокотники, — я бесконечно благодарна вам за то, что вы позволили мне жить в вашем доме. И не только это… Поездка в город, эти платья, тот день… Это было как сказка. И тогда, несколько недель назад, я хотела сказать вам, что вы сделали меня почти счастливой. А потом стали проходить дни…

Хельга на минуту замолчала, поднеся руки к вискам, но потом собралась с мыслями и продолжила:

— Понимаете, все то, что вы для меня делаете, не остается неоцененным… Поверьте мне… То, что вы позволяете мне иметь свою комнату, — это свобода… Да, свобода, даже притом что я фактически продолжаю быть лагерной заключенной. И ваше отношение ко мне… Оно… Как бы мне это сказать? Оно не ущемляет моих прав. Хотя нет, неверное слово… Оно показывает мне, что вы видите во мне человека. Человека, равного вам, но только волею судеб стоящего на другой ступеньке жизненной лестницы. И… Я хотела сказать вам, хотя я подчас и не понимала того, что действительно хочу вам это сказать… Понимаете, я бы очень хотела отблагодарить вас за все это, но… Но, увы… Я не знаю как. Потому что я не имею ничего, что могла бы отдать вам в благодарность за все это, — Хельга тяжело вздохнула. — Я понимаю, что должна знать свое место, и поэтому…

В то время как Хельга произносила последние слова, Клаус поднялся с кресла и, медленно подойдя к Хельге, взял ее за руку и заставил встать.

— И поэтому? — продолжил он начатую Хельгой фразу.

— Поэтому… — она растерялась от того, насколько близко друг к другу они оказались, — я не знаю, правда не знаю…

— Неужели? — Клаус медленно провел рукой по ее волосам. — Неужели ты действительно ничего не имеешь?

Хельга посмотрела ему в глаза и, замерев на долю секунды, осторожно подняла руки и обняла его. «Я… тебя…» — почти подумала она, но, испугавшись собственной мысли, попыталась отодвинуться от Хайделя, который, однако, крепко сжал ее в своих объятьях и сказал:

— Ты ведь это имела в виду? Не так ли?

— Да, — только и смогла сказать Хельга в ответ.

Он взял ее за руку и отвел наверх в свою спальню. И там, снимая с нее тонкое бордовое платье, он думал только о том, насколько сильно, оказывается, он желал ее все эти дни. «Как ты красива, — говорил он про себя, разглядывая ее хрупкое тело в неярком свете ночника. — Как красива». Волна желания захлестывала его, и, понимая, что еще никогда он не испытывал такого острого чувства, Клаус погружался с головой в свою страсть и растворялся в ней.

Придя на следующий день домой, Хайдель не стал сразу подниматься к себе, а остановился в холле. Он некоторое время разглядывал стоявшую вдоль стен безликую мебель, а после, с минуту подумав о том, чего ему не хватает, громко позвал Хельгу.

— Теперь ты всегда должна встречать меня здесь при входе, — сказал он, обнимая ее. — Я хочу видеть, что ты меня ждешь.

И, понимая, что не желает надолго оставаться один, Клаус еще раз сильно прижал ее к себе и сказал:

— Иди, приготовь все к ужину, а я скоро спущусь.

Поднявшись к себе в комнату, он сел в кресло и, внутренне радуясь тому, что наконец-то первый раз за целый день имеет возможность расслабиться, стал размышлять.

«Ну что ж, — рассуждал он, доставая пачку сигарет, — все оказалось именно так, как я и ожидал. Она… Она меня полюбила…» Он усмехнулся и, чиркнув зажигалкой, продолжил размышлять: «Хотя можно ли ее чувства ко мне назвать этим словом? Конечно, она меня боится, разумеется, старается мне угодить, но… Но во всем этом есть еще что-то, чего я никак не могу понять. Любовь… Нет. Это недостаточно емкое слово, — подумал он и, резко встав с кресла, подошел к окну. — На первый взгляд может показаться, что здесь дело еще и в чувстве защищенности, которое она испытывает, находясь рядом со мной, однако… Только это и любовь? Нет. Я ощущаю что-то, но не могу догадаться». Клаус снова сел в кресло. «А что, собственно, при этом чувствую к ней я? — ухмыльнувшись, он затушил сигарету. — Да, в этом не так-то просто признаться самому себе… Но, впрочем, это даже интересно… Да, я к ней неравнодушен… Нет… Так я кривлю душой, потому что этого слишком мало. Я влюблен в нее. Но что именно меня к ней так притягивает? Ее поведение? Ее внешность? То, что она испытывает ко мне? Глупо. Потому что для меня важно это все, вместе взятое. Я упиваюсь этой ситуацией и ничего не хочу в ней менять…»