Алексей Прийма - Реальность неведомого

– А тебе не померещилось все это?

– Забодай меня комар, если вру! Гляжу, на конце трубки блестит выпуклое стеклышко. Потом гляжу, эта зараза, то есть трубка, слегка поворачивает, как живая, свой кончик со стеклышком и нацеливает стекляшку на меня. Рассматривает меня, значит. Я это сразу сообразил, что рассматривает. Вернее, не сообразил, а скорее почувствовал. Чужой взгляд я почувствовал, понял? Неприятный такой взгляд.

Тяжелый. Давящий. Трубка в следующий момент, как бы налюбовавшись мною, разворачивает в темпе свою стекляшку на моего дружка. И начинает рассматривать его. А ее кончик со стеклышком покачивается при этом из стороны в сторону. Совсем как голова змеи, собирающейся ужалить… Ну, тут нервы у нас не выдержали. Рванули мы с дружком с причала к нашему лазу в заборе так, что только пятки сверкали! Теперь ты понял, почему я хотел с тобой потолковать?

Виталий перевел дух. Затем выставил вперед ладонь и принялся загибать на ней пальцы.

– Иностранная шхуна. Это раз. Понял? В зоне порта, куда иностранцев не пускают. Это два. Плюс хитроумная самодвижущаяся трубка с окуляром на ней. Это три… Типичная шпионская трубка, понял? Я книги про шпионов читал, я фильмы смотрел.

И, резко рубанув воздух ладонью, Виталий подвел под своим рассказом финальную черту:

– В общем так, сосед. Какой-то шпионский корабль тайно проник среди ночи в наш порт. И шарит своим шпионским окуляром по сторонам, собирает, сволочь, информацию… А ты в КГБ служишь. Больше сказать мне нечего. Следующее слово за тобой.

Чем он был, рассказ Виталия? Бредом алкоголика, упившегося до белой горячки? Но, с одной стороны, приятель Виталия то и дело кивал головой и одобрительно мычал, подтверждая тем самым рассказываемое его собутыльником. А с другой оба эти выпивохи выглядели сейчас вполне трезвыми. День только начинался, и они, судя по всему, не успели еще сегодня заложить за воротник.

Но если это не бред алкоголика, то тогда… Что тогда? Неужели некая шхуна под иностранным флагом на самом деле стоит у того причала? Кто ее пропустил туда? Ведь там, по словам Виталия, никогда не разгружались иностранные суда. И неужели взаправду есть на ее борту некое диковинное средство наблюдения, описанное моим соседом-пропойцей? И оно активно используется командой шхуны в акватории советского морского порта. Законно используется? Незаконно?

Я почувствовал, что меня охватывает охотничий азарт.

– Хорошо, – молвил я решительным тоном. – Вот моя машина, – и я указал рукой на «Москвич», стоявший в некотором отдалении в глубине двора. – Сейчас мы сядем в нее и поедем в порт. Но если вы, ребята, соврали…

– Забодай меня комар, если вру! – вскричал Виталий с жаром.

Вот так и случилось, что ранним воскресным утром шагал я неспешно вдоль забора, высокого и длинного, уходящего прямой зеленой полосой по берегу бухты вдаль.

Нужная мне досочка в заборе с ее характерной приметой сыскалась без труда. На досочке виднелась глубокая косая царапина, упомянутая Виталием. Я повел рукой, подцепил край доски ногтем, и она неожиданно легко отошла в сторону. Доска едва держалась на единственном гвозде, вбитом в нее у верхнего конца. Другая досочка, висевшая рядом, тоже болталась на одном гвозде. Когда я отодвинул и эту доску вслед за первой, то оказалось, что ширина лазейки в заборе была как раз такой, чтобы едва-едва можно было протиснуться в нее боком, плечом вперед.

Миновав лазейку, я направился к высоким и длинным штабелям укрытых брезентом ящиков, полностью скрывавших от меня вид на причал. Обогнул ближайший штабель, зашел за его торец. И осторожно высунулся из-за него, окидывая открывшуюся взору панораму быстрым внимательным взглядом.

На причале не было ни души.

Оно и понятно. День-то ведь был воскресный. Да и не та погода стояла на дворе, чтобы кто-либо из экипажа кораблей, замерших у причала, надумал прохлаждаться сейчас под открытым небом, прогуливаясь по пирсу. Дождь продолжал лить как из ведра, а шквалистый ветер подвывал, обдувая со свистом мачты и покачивая корабли.

Справа от того места, где я настороженно высовывался из-за штабеля, стоял высоченный красавец сухогруз. Я прочитал название, написанное синей краской на его белоснежном борту, и вспомнил, что мне было известно о сухогрузе из служебной ориентировки отдела КГБ Новороссийского порта. Сухогруз был приписан к другому порту – к порту города Жданов на Азовском море. Сюда он регулярно заходил за цементом, производимым на местных заводах.

Далее, еще правее, виднелся белый и тоже внушительный корпус другого советского сухогруза, название которого я не разглядел – далековато было.

Зато прямо напротив штабеля, за которым я хоронился, покачивалась на волнах посудина, несколько странно, мягко говоря, выглядевшая на фоне гигантов сухогрузов.

Это была маленькая, низко сидящая в воде шхуна с широким, раздавшимся в стороны корпусом. По грязному, в бурых потеках, деревянному борту тянулась цепочка круглых иллюминаторов. Почти у самой кормы возвышалось на палубе небольшое, чуть выше человеческого роста, сооружение, тоже деревянное и тоже с несколькими круглыми иллюминаторами в дощатой стене, обращенной ко мне. А над ним торчала, как голубятня, рулевая рубка, опять-таки деревянная.

На палубе шхуны было пусто. Над палубой уходила вверх мачта, вынесенная далеко вперед к носу посудины. На мачте полоскался флаг. Под мачтой бежала по борту надпись «Элизабет».

Надпись была сделана латинскими буквами, а флаг, трепыхавшийся на ветру, был иностранным. Он походил на эмблему какого-то заграничного спортивного клуба.

На таком крохотном суденышке хорошо плавать в прибрежных водах. Настоящую морскую волну, если вдруг разгуляется шторм, оно вряд ли выдержит – перевернется и затонет. Однако если этой по всем признакам иностранной посудине было написано на роду таскаться по прибрежным водам от бухты к бухте, то каким образом, спрашивается, она забрела в Новороссийск?! В город, от которого до ближайшего иностранного порта – несколько сотен километров по прямой через все Черное море… Как очутилась шхуна возле служебного причала, предназначенного исключительно для наших отечественных сухогрузов?!

Он подошел почти вплотную и вдруг опять вскинул левую руку вверх, к собственному лбу. Запустил ладонь в свою густую рыжеватую шевелюру, несильно дернул ее. Шевелюра легко отделилась от головы. Она оказалась париком.

Под париком обнаружилась гладкая, как бильярдный шар, без единого волоска лысина.

То, что я узрел на лысине… Я сперва не поверил своим глазам.

В хаотическом беспорядке по желтому гладкому полушарию были разбросаны металлические рожки высотою примерно пять сантиметров каждый. Их было на голове не меньше десятка. Круглые, толстенькие, они смахивали на гильзы от патронов для крупнокалиберного пистолета.