Схиархимандрит Агапит Беловидов - Преподобный Амвросий Оптинский

В детстве Александр был очень бойкий, веселый и смышленый мальчик. Он предан был детским забавам, так сказать, всем своим существом. Ими постоянно наполнялось его живое детское воображение, и потому в доме ему не сиделось. Поручала ему иногда мать покачать колыбель одного из младших детей своих. Мальчик обыкновенно садился за скучную для него работу, но лишь до тех пор, пока мать, занятая домашними делами, не упускала его из виду. Тогда осторожно пробирался он к окну, так же осторожно открывал его и мгновенно исчезал из виду недовольной матери, чтобы порезвиться со своими сверстниками. Рассказывал старец и еще о некоторых своих детских проказах: как он однажды полез было под крышу за голубями, но упал и ободрал себе спину; между тем никому из домашних не посмел сказать о сем, боясь еще и наказания за шалость. А в другой раз, несмотря на замечание матери, не переставал стегать у себя на дворе одну смирную лошадку, которая, вышедши из терпения, поранила его в голову. Понятно, что за подобные поступки Александр не любим был в семье. К нему не имели особенного расположения ни дед, ни бабка, ни даже родная мать, которая более любила старшего своего сына Николая и младшего Петра.

Смышленый Саша очень хорошо понимал свое неловкое положение среди не любившей его родной семьи, хотя, может быть, и не знал тому причины, а может быть, отчасти и знал, да не мог и не умел вести себя так, чтобы заслужить любовь старших членов семьи. Тем не менее по временам ему досадно было, что его младший братишка пользуется, сравнительно с ним, особенною всесемейной любовью. «Однажды, — так впоследствии передавал сам старец Амвросий, — очень раздосадованный этим, я решился отомстить брату. Зная, что дед мой не любит шума и что если мы, дети, бывало, расшумимся, то он всех нас без разбора, и правого и виноватого, отдерет за чуб, я, чтобы подвести своего братишку под тяжелую руку деда, раздразнил его. Тот закричал, и выведенный из терпения дед отодрал и меня и его. А последнее-то мне и нужно было. Впрочем, мне и помимо деда досталось за это порядком и от матери, и от бабки». Вообще за излишнюю резвость часто журили Александра и дед, и бабка, и мать.

Заметить нужно, что, передавая некоторым из посетителей обстоятельства своей детской жизни, смиренный старец приносил в то же время как бы всенародную исповедь в своих погрешностях, укоряя и осуждая себя перед слушателями, поэтому и начинал иногда свои рассказы так: «Покаюсь пред вами: делал я то и то», дескать — вот какой я великий грешник!

Но если посерьезнее взглянуть на дело, то окажется, что все детские забавы и проказы Александра Михайловича не имели для него особенно укоризненного значения. Это были просто порывы живого, слишком подвижного нрава ребенка, которому, как говорят, просто не сиделось на одном месте. Рожденный и воспитанный в строго благочестивой семье, где на все детские, даже невинные резвости Александра смотрели как на весьма значительные преступления и часто даже журили его за них, мальчик очень далек был от всего, растлевающего нравственность. Напротив, он воспитывался в строго религиозном направлении. Например, чтению его первоначально обучали в доме по славянскому букварю, Часослову и Псалтири, так что в основание научного его воспитания полагались только одни святые молитвы и Духом Божиим изреченные псалмы святого царепророка. Каждый праздник отец брал его с собою в церковь, где он вместе с родителем на клиросе читал и пел. А дома у него всегда были пред глазами эти скромные, иногда благоговейные или по крайней мере серьезные лица близких родных, от которых он никогда ничего худого не мог не только видеть, но даже и слышать, кроме, конечно, одних выговоров за его по видимому нескромность. О матери своей старец даже всегда говорил, что она была святой жизни. Самые забавы мальчика Александра с такими же простодушными детьми, как и он сам был, приносили ему не вред, а пользу, потому что избавляли его от уныния, от мрачной замкнутости в себе, которая могла привиться ему вследствие постоянного пребывания среди тихо-серьезной семьи. О мести же Александра своему брату почти и не стоило бы упоминать, как о единственном случае его детской несдержанности. Кто без греха?

Время текло своей обычной неудержимой чредой, и уже давно настала пора родителям Александра позаботиться о его школьном образовании, которое почему-то несколько оттянулось. Мальчику минуло уже лет 12, когда родитель его включил в первый класс Тамбовского духовного училища. Бедность и неприглядность старой духовной школы, равно как и недостаточность в приемах преподавателей и в преподаваемых науках, не мешали даровитому мальчику хорошо заниматься своим делом 6 6 Бедность не порок. Потому бедная и грязная старинная духовная школа не препятствовала выходить из нее таким светильникам, как митрополиты Филарет Московский и Филарет Киевский, епископ Феофан Вышенский, Затворник, и еще многое множество иерархов Российской Церкви и других низших служителей алтаря Господня и даже некоторых светских лиц вроде графа Сперанского. . По-прежнему он всегда был весел и любил детские игры, без упущения, впрочем, заданных ему уроков. Последнее еще объясняется и тем, что в те былые времена наставники духовных училищ обращались с воспитанниками очень строго.

Из училищной жизни Александра ничего особенно замечательного не известно. Передавал только старец по временам один рассказ о каком-то училищном портном, делавшем для мальчиков платье, что ласковое обращение последнего очень было ему по сердцу. «Когда я был мальчиком, — так говорил он, — был у нас общий портной. Я был высоконький, и он меня все Сашей звал; других же моих товарищей так ласково не называл. Признаюсь, меня это очень затрагивало». Случай, в сущности, почти не имеющий значения, но для Саши, проведшего все время юности среди не очень расположенной к нему семьи, и эта ласка портного была очень приятна. Не по этому ли отчасти поводу у старца сложилось что-то вроде поговорки: «От ласки у людей бывают совсем иные глазки».