Схиархимандрит Агапит Беловидов - Преподобный Амвросий Оптинский

Смиренный старец поневоле должен был пред своими почитателями как-нибудь укрываться, ибо одарен был в свое время от Всещедрого Господа такими высокими духовными дарованиями, пред которыми всякая мирская поэзия меркнет, как звездный ночной свет пред яркими лучами во всей красе блистающего и всеоживляющего солнца.

Непререкаемая истина, что начало мудрости — страх Господень (Притч. 1, 7). Но нельзя не согласиться и с тем, что началом страха Божия бывает страх человеческий. Ибо если мы не навыкнем прежде бояться людей, которых видим, то как навыкнем бояться Бога, Которого не видим? Прилагая же эту истину к жизни описываемого Александра Михайловича, по необходимости должно прийти к такому заключению. Так как он все время юности своей был под строгостью, направленной к его религиозно-нравственному воспитанию, или под страхом человеческим, то в сердце его, незаметно для него самого, печатлелись начатки страха Божия, который впоследствии давал направление всей его жизни.

Александру Михайловичу, как молодому общительному весельчаку, никогда и в голову не приходила мысль о монастыре. Так передавал о сем сам старец: «В монастырь я не думал никогда идти; впрочем, другие — я и не знаю почему — предрекали мне, что я буду в монастыре». Почему же другие предрекали ему это? Не иначе как потому, что страх Божий, всажденный в его сердце, давал такое направление всем его поступкам, что все его поведение, несмотря на веселый его характер, вовсе не похоже было на поведение других молодых людей, склонных к миролюбию. Не имеется в намерении делать по этому поводу разные предположения и догадки. За это ручается, прежде всего, прилежное, сравнительно с другими светскими науками, изучение Александром Михайловичем слова Божия, которое и само, будучи живым и действенным (см.: Евр. 4, 12), еще более внедряло и укрепляло в сердце его страх Божий.

Продолжая повествование о себе, старец говорил: «Но вот раз я сделался сильно болен. Надежды на выздоровление было очень мало. Почти все отчаялись в моем выздоровлении; мало надеялся на него и сам я. Послали за духовником. Он долго не ехал. Я сказал: прощай, Божий свет! И тут же дал обещание Господу, что если Он меня воздвигнет здравым от одра болезни, то я непременно пойду в монастырь». Но что за причина такого обета молодого человека, которому прежде в голову и мысль о монастыре не приходила? Страшно было проведшему время в беспечной веселости, по смерти, являться на суд Божий, определяющий грешников на вечное мучение. Следовательно, причина обета его идти в монастырь опять был страх Божий. Затем исполнение обета, т.е. поступление в монастырь, и вся последующая подвижническая жизнь что имела своей главной причиной? Страх Божий, который, в свою очередь, имел своим основным началом страх человеческий, т.е. до известного времени жизнь под строгостью.

За четыре года до поступления в монастырь, по словам самого старца, постигла его, как выше сказано, тяжкая болезнь, промыслительно направившая жизнь его к доброй цели. Следовательно, это было за год до окончания им семинарского курса, так как от окончания им курса до поступления в монастырь (от 1836 до 1839 г.) прошло только три года. Самое дело показывает, что Александр Михайлович, тотчас по выздоровлении, не имел возможности исполнить свой обет. Ему нужно было год доучиться до окончания курса. Иначе если бы он вздумал, для исполнения своего обета, уволиться из богословского класса, ему не дозволили бы сделать это ни его родители, ни семинарское начальство. Между тем целый год семинарской жизни, проведенный им в кругу веселого общества молодых товарищей, не мог не ослабить его ревности к монашеству, так что и по окончании семинарского курса он не сразу решился поступить в монастырь.

Теперь настало для Александра Михайловича время борьбы с самим собой, — тяжелая борьба! Чувствовал он, что связал себя обетом пред Господом посвятить всю свою жизнь на служение Ему в чине иноческом, но заманчивая жизнь мирская, исполненная разнообразных чувственных удовольствий, тянула душу его к себе, как магнит железо. Известно, что борьба человека с самим собою длится и во всю его жизнь. Но в подобных случаях, при перемене грехолюбивой мирской жизни на жизнь духовную, монашескую, исполненную многоразличных лишений и искушений, состоящую в распятии себя миру и сораспятии Христу, борьба эта есть, так сказать, генеральная битва, из которой человек выходит или победителем, или побежденным. Потому старец Амвросий, сообразуясь с наставлением преподобного Иоанна Лествичника 10 10 Лествица, в русском переводе, издание Оптиной пустыни. Слово 3, отд. 4. «Ощутивши пламень (ревности к богоугождению), беги (из мира), ибо не знаешь, когда он угаснет и оставит тебя во тьме». И, по словам епископа Феофана Затворника, бывает так: «Господь зовет, зовет, да и замолчит, и от этого не только желание в монастырь погаснет, но и самое желание душу спасать испарится» (см.: Письма епископа Феофана // «Душеполезное Чтение», 1896. Март — апрель. С. 665). , всем, кто только чувствовал в сердце своем искреннее желание работать Господу в чине иноческом, или, что то же, ощущал в себе звание Божие к монашеству, советовал в миру не медлить — конечно, смотря по обстоятельствам.

Перед Александром Михайловичем, молодым студентом, только что вышедшим из семинарии, открыты и двери высшей духовной школы-академии; мог бы он отдаться и пастырской деятельности в должности приходского священника; но, связанный обетом, он уже не мог теперь вязать себя чем-либо иным. За лучшее он решился избрать для себя такое место, которое не могло бы стеснять его в случае его полной решимости оставить мирскую жизнь. Потому прежде всего он, по окончании курса семинарских наук, поступил в дом к одному помещику домашним учителем его детей. При воспоминании об этом старец между прочим высказывался, с какою благоразумной осторожностью относился он к своим хозяевам. «Бывало, — говорил он, — размолвят муж с женой и оба обращаются ко мне с жалобами друг на друга. Думаю себе — как тут быть? Они хоть и поразмолвили, а через час или два опять помирятся. А мне если хоть раз принять одну чью-либо сторону, нужно чрез это вооружить против себя другую. Так, бывало, слушаю только их жалобы, а сам посматриваю на них да молча улыбаюсь. Вскорости, конечно, хозяева мои примирились, и я был с ними в хороших отношениях». Временами Александр Михайлович был еще здесь свидетелем взаимных отношений гостей-разночинцев. Это, впрочем, не касалось его личности, однако имело для него значение в том отношении, что знакомило его с обществом людей, быт которых ему вовсе еще не был известен. Прибавлял к сему покойный старец, что в молодости, где бы он ни жил, всегда все, находившиеся в ссорах, искали его совета и просили быть их примирителем. А это уже одно показывает, что, и при веселом своем характере, он имел в себе задатки жизни духовной.