Александр Богатырев - У Бога и полынь сладка: Рассказы и очерки

Был шестой час. Федор лежал, не вставая, без мыслей, без радости. Даже тревога ушла. «Словно куль с ватой, — подумал он. — Надо бы встать». — Ветер стих, громко чирикали воробьи. Грачей не было слышно. «Распогодилось. Должно, улетит… Чего он там намаракал?».

Федор поднес к глазам бумажку, подвинулся к окну, прочел, написанное ровным почерком: «Спасибо за гостеприимство. Желаю вам доброго здоровья и долгих лет». «Долгих, — вздохнул Федор, — куды дольше!». Рядом с молитвословом лежали пять рублей. «За пятерку он бы три дня в гостинице постоял. Добрейшая душа, надоть на их заказать сорокоуст о его здравии». В пакете лежал пирог-медовик и конфеты «Мишка на Севере».

Федор растрогался и всплакнул. Развернул конфету, но есть не стал. «Мишка-Мишка, скоро деду крышка», — прошептал Федор и вытер тыльной стороной ладони слезы.

День шел как обычно. Федор обмел паперть, подобрал на могилах мусор и две порожние бутылки из-под портвейна. Доделал корзину. Принялся, было, читать Псалтырь, но глаза скользили по строчкам, а ничего не складывалось, словно читать разучился — бежит буквенное плетение, узор и только, а в голову не входит. Федор вздохнул, отложил книгу и стал думать о Маланье.

Вражда у них была давняя. В молодости он хотел жениться на ней, но она не пошла за него. Он женился на ее подруге Анне, и Маланья с той поры ни разу не зашла в их дом. С Анной встречалась у себя, а его никогда не приглашала. Знала о Федоре все, ну и с соседями своими знаниями щедро делилась. Болтать она всегда была великая охотница. А сейчас, когда, казалось бы, и рассказать о Федоре нечего, либо осудит его (то не так сделал или не туда чего поставил), а коли он и на глаза не показывается, примется его старые грехи поминать да всякий раз и закончит: «Слава Богу, не вышла за него. Он бы и меня в могилу вогнал, а детей споил». И хотя Федор всякий раз сам попрекал себя тем же, но одно дело самому себя ругать, а другое — со стороны услышать. Сердился он на Маланью крепко.

В полдень прибежала Агафья, вызвала его наружу и стала рассказывать, что Маланья рыдает и говорит всем, что Федора хочет увидеть. А к ней-то не пускают никого.

— А нужен ты ей, повиниться хочет, — выпалила она. — Забыла вчерась покаяться, что тебя все злила да наговаривала всяко… Вот.

— Я зла не держу, — смутился Федор. — Вот только о ней думал. Ну, пойдем, сходим? Скажу ей, успокою. И на мне грех — обижал ее.

— Да не пускают-то к ней, говорю. Мне все нянечка Михеевна докладает.

— Ну, так пусть Михеевна ее на мой счет успокоит.

— Вот ведь… хорошо, — согласилась Агафья и, не раздумывая, побежала вниз в больницу. «Бегает чисто овца непорожняя», — усмехнулся Федор, глядя как Агафья, смешно семеня подкашивающимися толстыми ногами, сбегает вниз по угору.

Не успела Агафья скрыться за дощатым забором ближайшего палисада, как перед Федором возникла новая фигура — незнакомый мужичок в рваном клеенчатом плаще, мятых рабочих штанах и новых кедах. Он настороженно смотрел на Федора маленькими глазками. Федор взглянул на него и тут же отвел взгляд. Он увидел мутные водянистые круги с черными дырами зрачков, и ему показалось, что он заглянул в бездонную яму. Федор решил, что это пьянчужка из новых, и пошел в избу за стаканом. Он прикрыл за собой дверь, но дверь тут же отворилась. Такого прежде не было, пьяницы закон знали: сторожево жилье — запретная для них зона.

Незнакомец не только вошел, но еще и задвинул за собой засов. Федор сердито поглядел на вошедшего, не зная, обругать его или вытолкать из сторожки без слов. Пока он решал, что предпринять, незваный гость скинул плащ, оказавшись в грязной футболке. Он быстрым движением вытащил из штанов, подвязанных бельевой веревкой, мятый конверт и молча протянул его Федору.

Федор, с трудом сдерживая гнев, взял конверт, — и сразу понял, что в нем. Он сел на кровать, с трудом превозмогая боль в сердце. Неожиданно сильное чувство гнева и страха лишило его сил. Он часто дышал, голова стала подрагивать, крупная испарина выступила по всему лицу.

Человек смотрел на него, не мигая, и ничего не говорил. Потом он быстрым обезьяньим движением приподнял лежащую на ведре фанерку, зачерпнул кружкой воду и протянул хозяину.

Федор долго, судорожно глотал, но получалось вхолостую, вода в кружке не убывала.

— Вот, прохудился, однако, совсем, — пробормотал он.

Пришелец привстал, отобрал у Федора кружку, и, взяв ее за дно, резко наклонил ее. Вода плеснулась Федору в рот, мимо рта по ватнику, пролилась на колени. Федор жадно сглатывал воду, шумно сопел и далеко выпячивал губу. На сей раз кое-что проглотить удалось.

Гость налил вторую кружку, но Федор замотал головой, отвернулся и вытащил из незаклеенного конверта письмо. Узнав Колину руку, хрипло спросил:

— Как он там?

— Нормально, — ответил гость. — На УДО тянет. Может, скоро увидишь. Или не увидишь, — добавил он сощурившись.

Голос у него был резкий, с какими-то истерическими женскими взлетами.

— Куда тянет? — не понял Федор.

— Условно-досрочное. Раньше срока могут выпустить.

— Когда? — обрадовался Федор. Знать, сон вещий. И все воспоминания и тревога — к возвращению Коли. — Когда ждать-то его?

— Кто знает? Может, к октябрьским. Ты давай читай, не тяни.

Федор положил письмо на стол и наклонился, разглядывая знакомые каракули. Он испугался, что не сможет прочитать его, как не сумел давеча читать Псалтырь. Читал он, слава Богу, в свои годы, без очков. И сейчас буквы без труда складывались в слова.

Коля писал: «Дорогой отец! Много писать не могу. У меня все хорошо. Может быть, скоро увидимся. Дружок мой Володя расскажет тебе все. Ты ему дай за письмо двадцать пять рублей и еще тысячу. Я ему должен. Вернусь — отработаю и отдам. А если ему не дашь, мне будет плохо, может, совсем не свидимся. Прости меня. Твой сын Коля».

Федор прочел письмо, пожевал губами, вздохнул, прочел еще раз, разгладил листок рукой и снова перечитал. «Вон оно что! Деньги. Значит, и “папа”, и “твой сын” все ради денег. Так я, старый дурень, и думал… Деньги…».

Федор закрыл глаза и долго сидел, покачиваясь всем телом. Гость, прищурившись, наблюдал за ним. Он сидел, сгорбившись, настороженно высунув голову из высоко поднятых плеч, и был похож на сову, готовую броситься на зазевавшуюся мышь.

— За что он тебе столько должен? — наконец спросил Федор.

— Тебе дела нет. Прочитал — гони, — отрезал человек.

— Ты ж дружок ему. Отвечай отцу!

— Там все сказано, — «дружок» передернул плечами: то ли боксер перед противником, то ли иззябшийся воробей.

— Не говоришь — и у меня разговор короток: нет у меня денег. За письмо дам, сколько сказано, а тысячи нет.

«Дружок» еще больше сощурился и медленно процедил: