Лев Лебедев - Заметки по пастырскому богословию

«Начало премудрости страх Господенъ, разум же благо всем творящим его» (Притч. I, 7). Начало пастырской премудрости, «благого разума» самосознания и самовосприятия — там же, в страхе Господнем. Имеющий его дерзнет принимать священный сан лишь в том случае, если знает, что не имеет к тому никаких канонических препятствий. И в дальнейшей пастырской жизни и служении, руководимый страхом Божиим, будет действовать в соответствии со Словом Божиим, соборным разумом Церкви, с ее канонами и традициями. Само по себе это уже способно держать священника в интуитивно правильном самовосприятии.

Но он должен и разумом отчетливо понимать, что православный пастырь, с одной стороны, качественно отличается от прочих членов Церкви именно своим священством, а с другой — он такой же член Церкви, такой же немощный и грешный человек, как все прочие — мужчины, женщины, дети — и обязан, как все, подвизаться о личном сближении с Богом, о спасении своей души. Такая антиномичность положения священника-человека напоминает знак Креста, где вертикаль — это сознание высоты и ответственности священного сана и служения, а горизонталь — сознание своей человеческой немощи и греховной поврежденности. Пересечение обеих «линий» для пастырского самосознания — сущий крест! Пронести его через всю жизнь очень трудно, хотя и вполне возможно; во множестве случаев так и бывает. Но бывает и иначе. Склонная к самоугодию натура человеческая тяготится Крестом, ищет избавиться от него, «сбежать с Креста»... Тогда человека подстерегают словно Сцилла и Харбида, две основные крайности, одинаково имеющие своим логическим завершением погибель души, если вовремя от них не избавиться.

Одна из них — пастырская гордость. Человек-священник соблазняется своим положением, отличием от других членов Церкви и начинает в собственных глазах и перед людьми «выдавать себя за кого-то великого» (Деян. 5,36). Если он пастырь то, как кажется ему, никто не смеет ослушаться его, все должны ловить первое же его слово, во всем ему повиноваться, никто не смеет его «поучать», указывать на ошибки и заблуждения, но все обязаны всячески его почитать и ублажать. При таком самовосприятии неизбежно возникает иллюзия собственной «непогрешимости», по крайней мере в сугубо пастырских делах. Отсюда уже недалеко до самопрельщения и бесовского прельщения (прелести), в каковое, увы, некоторые и впадают. Здесь человек-священник мнит себя уже единственным мерилом истины в любом вопросе или деле. Такому состоянию непроизвольно содействует всеобщий почет и уважение православных людей к священному сану. Люди наши обычно не скупятся на выражение всяческого почтения к священнику. Они готовы окружать его любовью и заботой, готовы часами слушать его поучения и беседы, спрашивать его совета даже по мелочам, часто подходить под благословение и лобызать пастырскую десницу и т.д. Забывая о том, что все это относится не к нему, а ко Христу, образом которого является священник («...сия вся творят вам за имя Мое» — Ин. 15,20), пастырь переносит в своем сознании весь почет на себя лично. И даже в том случае, когда большинство духовно трезвенных прихожан поймут неверное, прелестное состояние священника и духовно отойдут от него, близ него все равно останется определенная группа «обожателей» (чаще — «обожательниц»), которые будут убеждать себя и священника в том, что он действительно «единственный», «исключительный», «истинный» и т.п. Это люди тоже находящиеся в прелести, суть которой в том, что в Церкви они ищут не Христа, а живого кумира для себя, которому можно было бы поклоняться как богу, или иначе говоря, ищут не Богочеловека, а человекабога. «Пастырь добрый» всеусиленно старался бы пресекать и искоренять такие чувства в прихожанах. Но пастырь гордый принимает их как должное и всячески поддерживает, не замечая, что ведет себя и своих «обожательниц» не ко Христу, а прямо в пропасть погибели, хотя умозрительно все они уверенны, что идут именно ко Христу.

Пастырская гордость может быть как бы открытой, а может прятаться под маской показного смирения, добродушия, притворной любви к людям. Это та самая «закваска фарисейская», от которой предупреждал Христос своих учеников (а через них, следовательно, и все новозаветное священство). В состоянии пастырской гордости встречаются феномены ложной прозорливости, ложного старчества, юродства, склонности усваивать себе дары пророчества, особой молитвенности, которых — на самом деле нет.

Пастырская гордость может проявляться и в ином виде. Если священник в силу каких-то субъективных или объективных обстоятельств не может сотворить из себя кумира, то гордость его как бы загоняется вовнутрь и там внутри гложет его. Не в силах ни удовлетворить ее, ни побороть, он становится раздражительным, очень «ранимым», мелочным, придирчивым, желчным (иногда и злым). Это делает его крайне неприятным для людей, часто противным себе самому, но он не находит выхода из положения, пока не избавится от гордости.

В любом своем виде пастырская гордость изобличается невероятной, невесть откуда возникающей боязливостью при столкновениями с серьезными опасностями. Такое состояние испуга и малодушия может послужить даже «лекарством» от крайности пастырской гордыни. «Лекарствами» могут быть также сильное греховное падение, или серия таких падений, злоязычная непослушная жена, или крутой настоятель (архимандрит, если речь идет о монашествующих), или тяжкие болезни и скорби. Но и такие «лекарства» действуют не всегда сразу. До подлинного духовного трезвения путь еще очень далек.

Другой, противоположной крайностью является недооценка человеком своего сана и положения священника, как бы нечувствие к своему священству. В этом случае сознание сосредотачивается на человеческой только стороне жизни. Результаты бывают разные, в зависимости от личных особенностей. Чаще всего это проявляется в том, что обычно называют обмірщением человека-священника, когда основными стимулами жизни становятся или устройство своего земного благополучия (наживательство), или продвижение вверх по иерархической лестнице (карьера), но лишь в ее обычных человеческих проявлениях, а не в том виде, который мы отметили как специфически пастырская гордость. Обмірщенный священник не делает из себя «кумира», «пророка», «прозорливца», «старца» и т.п. Более того, он искренне презирает собратьев, страдающих уклонением в такую крайность. Человек-священник считает себя священником только за Богослужением и в иной церковной обстановке, попуская себе в личной жизни жить по законам и стихиям «міра сего» (как все). Внутренним оправданием для него служит ложное представление, что он, в конце концов, тоже человек, «и ничто человеческое ему не чуждо»... Иногда это воспринимается им чуть ли ни как смирение, хотя, конечно, никакого смирения здесь нет. Как правило, священники в таком состоянии вынуждены лицемерить и вести себя на людях «как подобает», избегая таких поступков, которые могли бы привести к скандалу. Однако многие из них бывают способны сотворить все, что угодно, если будут уверенны в безнаказанности со стороны людей. Состояние бесчувствия к своему священному сану постепенно приводит многих к человекоугодию, крайнему малодушию перед «сильными міра», беспринципности, двоедушию, способности на предательство и подлости. Все это способствует развитию маловерия и потере страха Божия.