Будда Шакьямуни - Джатаки. Избранные рассказы о прошлых жизнях Будды.

«Тьфу! Срам!» — говорили люди. А бхиккху, покинув обитель, воротился в мир.

Монахи же, сойдясь в зале собраний, осуждали его, нечестивого, восклицая:

«Предстать пред Учителем в таком виде!» Учитель, войдя, спросил у монахов:

«О чём вы здесь беседуете?» Те ответили:

«О почтенный! Этот бхиккху утратил всякий стыд: словно деревенский малец, явился нагишом пред тобой, пред монахами, монахинями, послушниками и послушницами! Порицаемый всеми нами, он воротился в мир, утеряв Веру! Мы сидим и говорим о его непотребстве». Сказав на это:

«О монахи! Не только ныне ведь этот бхиккху утерял сокровище Веры: ведь ещё раньше он точно так же утратил невесту-сокровище!» — и Учитель поведал:

«Некогда, в стародавние времена, четвероногие выбрали царём льва, рыбы — рыбу Анаду, птицы — златопёрого селезня. А у златопёрого селезня была дочь-красавица, молодая утица. И пообещал он ей исполнить любое желание. Она пожелала выбрать себе мужа, какого захочет. Исполняя обещание, царь-селезень призвал всех птиц к себе в Гималаи. Гуси, павлины и прочие птицы, слетясь, уселись на огромной скале. Царь-селезень послал за дочерью, сказав: «Пусть придёт и выберет себе какого захочет супруга». Та оглядела собравшихся птиц и, завидев пёстрохвостого павлина с переливающейся, будто драгоценный камень, шеей, молвила: «Пусть он будет мне мужем!» Пернатые, приблизясь к павлину, сказали: «Дорогой! Царская дочь среди всех птиц выбрала тебя супругом!» Павлин, хмельной от радости, воскликнул: «Доныне вы ещё не узрели моего могущества!» И, забыв и стыд и совесть, пустился при всех в пляс, распушив крылья и обнажив срам. Молвив в смущении: «Нет в нём надлежащей скромности! Не отдам я ему своей дочери!» — златопёрый царь-селезень пропел такую гатху:

Ты слух наш усладил своим напевом чудным!

И шея хороша с отливом изумрудным!

И длинный яркий хвост, как веер, распушился!

Но ты пустился в пляс — и словно обнажился!

И царь-селезень сказал, что выдаст дочь за своего племянника, молодого селезня. Павлин же, устыдясь, полетел прочь».

Учитель повторил: «О монахи! Не только ныне ведь этот бхиккху утратил всякий стыд, он утерял сокровище Веры, а прежде он точно так же утратил невесту-сокровище!»

Окончив это наставление в дхамме, Учитель разъяснил джатаку, связав перерождения: «Многоимущий был тогда павлином, сам же я — царём-селезнем».

(Перевод с пали Б.А. Захарьина)

Словами: "Объедков малость самую..." Учитель — он жил тогда в роще Джеты — начал рассказ о двадцати одном виде неподобающих деяний. Ибо в ту пору многие монахи зарабатывали себе на пропитание знахарством, работой гонцами или слугами на посылках, обменом выпрошенного на выпрошенное же и другими неправедными способами, коих насчитывался двадцать один.

Учитель же, когда ему стало известно о том, как монахи добывают средства для жизни, решил: "Велико ведь число таких монахов, что добывают себе пропитание неподобающими деяниями! И коль они будут продолжать зарабатывать себе на жизнь такими путями, то с кончиною не избегнут превращения в злокозненных яккхов и претов, возродятся упряжными быками, или обретут существованье в адах! Нет, их же пользы и счастия ради надо преподать им такой урок дхармы, чтобы они обрели сосредоточенность и понимание последствий своих поступков!"

И с этим он повелел созвать монахов и обратился к ним с такой речью:

— О монахи! Не следует в обретении чего-либо прибегать к двадцати одному неправедному способу, ибо неправедным путём обретённое подаяние в вашей чаше подобно раскалённому железному шару или страшному "халахала"! Сама мысль о таких "неправедных деяниях" была проклята и отвергнута всеми буддами и любыми ищущими пути! Вкушающему же подаяние, обретённое неправедным образом, нет ни радости, ни удовлетворения душевного! А само полученное так подаяние, по-моему учению, подобно тем отбросам, которые не стал есть и чандал! Вкушать его — значит обрести сомнительное "наслаждение", вроде того, которое получил юноша по имени Сатадхамма, когда отведал объедков чандала!

И, говоря так, Учитель поведал монахам о прошлом.

В стародавние времена, когда в Варанаси правил царь Брахмадатта, бодхисаттва обрёл своё новое рождение в лоне чандалки. Вырос чандал, и вот как-то раз отправился он из города по своим делам, прихватив в дорогу корзинку с варёным рисом и другими съестными припасами.

А в то же время, о котором речь, в том же Варанаси, в богатой семье брахманов — выходцев с северо-запада — подрастал некий юноша по имени Сатадхамма, что означает Помнящий о дхарме. И вот этот юноша, того же возраста, что и бодхисаттва, в тот самый день по каким-то своим делам отправился в путь, но не взял с собою в дорогу ни варёного риса, ни чего-либо иного съестного.

И вот те двое повстречались на проезжей дороге.

— Кто ты родом? — спросил юноша бодхисаттву.

Тот ответил:

— Я — чандал. А ты какого рода?

И юноша отвечал:

— А я — из рода брахманов, происходящего с северо-запада.

— Будем дальше странствовать вместе! — решили они и отправились в путь.

Когда на рассвете настало время вкушать утреннюю трапезу, бодхисаттва расположился в приятном местечке близ воды. Вымыв руки, он развязал завязки на своей корзине с припасами и сказал юноше:

— Не отведаешь ли моего риса, дружище?

— Нет, о чандал, — отвечал на то юноша, — нет мне толку в твоей пище, не нужна она мне.

— Ну, ладно, — сказал бодхисаттва и, не оскверняя всей пищи, что находилась в корзинке, достал из неё ровно столько рису, сколько ему было нужно для поддержания сил. Положив рис на пальмовый лист и отставив корзинку в сторонку, он принялся за еду. Покончив с трапезой, бодхисаттва выпил воды, омыл руки и ноги, сложил оставшуюся пищу обратно в корзинку и, промолвив: "Пошли, брахман!" — отправился вместе с юношей дальше. И у него, страдающего.

Весь день они находились в дороге, а с наступлением вечера спустились к воде и стали купаться. Когда, накупавшись, они вышли на берег, бодхисаттва вновь достал из корзинки свой рис и, не предлагая его больше юноше, приступил к трапезе. Утомившийся за день пути и проголодавшийся юноша-брахман стоял и, глядя на чандала, думал:

"Если б теперь он предложил мне пищи, я бы не отказался!"

Но чандал молча продолжал насыщаться.

"Этот чандал всё подбирает рис в шарики и ест их да ест, а мне ни слова не говорит! — терзался брахман. — Попрошу-ка я у него остатков. Что сверху и что он успел осквернить, я выброшу, а остальное можно и съесть!" Так он и поступил. Но едва он принялся за объедки, стало его мучить раскаяние. "Я сделал неподобающее, — подумал он. — Тем, что я ем остатки трапезы чандала, я опозорил себя, и семью, и род, и страну!"