Анджело Тамборра - Католическая церковь и русское православие. Два века противостояния и диалога.

Исходя из этого представления, имеющего глубокие корни в богословской и экклезиологической традиции Восточной, особенно Русской, церкви, православные признают за римским папой лишь «первенство чести», но не верховенство в отношении юрисдикции. Они также не считают необходимой жесткую иерархию внутри церковного организма.

Долго — вплоть до совсем недавнего времени — у богословов и историков восточного христианства бытовало единое наименование для всей совокупности православных церквей: в своих писаниях, включая полемические и апологетические, они говорили о «греко-русской» или «греко-славянской Церкви» (Ecclesia graeco-russa), а один из заметнейших современных православных богословов Стефан (Цанков) в связи с идеологемой «Москва — Третий Рим» даже называет Русскую церковь вселенской Церковью православия.

Действительно, в рамках того, что обычно называется православием, можно наблюдать многочисленные различия, связанные с национально-культурными особенностями развития отдельных народов. В самом деле, в православном мире — греческом, славянском, румынском и ближневосточном — формирование национальных церквей напрямую связано с сохранением двух принципов, в основе своей чисто юридических: принципа «симфонии», или «синфонии» [от греч. sinthonia — согласие], и произошедшего от него принципа «автокефалии».

Понятие «симфония» обусловлено фундаментальным византийским представлением о Божьем Царстве на земле, зримым выражением которого является империя, мыслимая подобной человеческому организму. Базилевс (или василевс) и патриарх вместе составляют его хребет, точнее, две его основные и неотъемлемые части. Как следствие, мир среди подданных не меньше, чем их духовное спасение и материальное благополучие, зависит от согласия и гармонии, — то есть «симфонии», — сил императорской и патриаршей. В соответствии с этой концепцией государство и церковь составляют неразделимое единство, хотя и осложняемое и соединенное их взаимоотношениями, в котором первое в основном занимается преходящими, светскими, делами, а вторая — духовными.

Падение Византийской империи, появление Московского государства и потом — России и, наконец, формирование национальных государств в Центральной и Восточной Европе не заставили православных отказаться от принципа «симфонии». Во всяком случае, они сохранили ту часть его конкретного содержания, которую можно было связать с отдельными национальностями. В действительности именно от него произошел принцип «автокефалии». Отдельные церкви поспешили одобрить его как необходимый признак любых национальных государств, части которых была суждена полная независимость (как это случилось в конце концов с болгарами).

Это всеобщее признание автокефалии, в частности и вселенским патриархом Константинополя, поспешившим ее одобрить, стало завершением долгого исторического процесса, в ходе которого отдельные православные церкви, и в первую очередь монашество, вышли на первый план в вопросах, касающихся определения, сохранения и защиты национальных особенностей. Крах многонациональных государств Восточной Европы, с одной стороны, и развитие национального самосознания в XIX — XX веках — с другой, не привели к отказу от понятия «симфония», но наполнили его новым содержанием, теперь уже не династическим, а национальным и общенародным [3] Koch H. Konfession und Nation in Osteuropa // Kleine Schrifter zur Kirchen und Geistgeschichte Osteuropas. Wiesbaden, 1962. S. 166-167. .

В таких условиях, несмотря на то, что истина в богословско-вероучительном смысле в целом остается одной и той же для всех православных, ее историческое значение понимается весьма многообразно. При этом пострадало и продолжает страдать то самое внутреннее единство православной ойкумены, для установления которого им не хватило сил или возможностей. Существует, конечно, определенное внутреннее единство в духовной сфере, и о нем часто говорят, однако оно теряет свое значение по сравнению с историческим фактом: филетизм, или религиозно-церковный национализм, одержал верх, и православные церкви византийского обряда превратились в совокупность независимых автокефальных церквей, которые разве что признают за вселенским патриархом Константинополя право на почетное место primus inter pares — первого среди равных.

Несмотря на то что Флорентийский собор 1439 года — последний Вселенский собор, в котором принимали участие и православные, — вызвал непонимание и недоверие, в последующие века — при способствовавших этому политических обстоятельствах — отдельные церкви объединялись с Римом, хотя и не без трений и трудностей. Эти союзы, однако, продолжали существовать лишь «сами в себе», хотя с самого начала они рассматривались католиками как «мосты» на пути к всеобъемлющему единству. На размытой, нечеткой границе между православным и католическим миром, несмотря на трудности, в том числе и политического характера, эти церкви смогли выжить: Украинская греко-католическая церковь, созданная в результате Брестской унии 1596 года и сосуществующая с православными церквами на Украине, между польским католическим миром и миром русского православия; Румынская униатская церковь в Трансильвании, созданная в конце XVIII века благодаря Альба-Лонгской унии. В начале XVIII века в сирийской Антиохии формируется Греко-мелькитская церковь, а в 1740 году возникает находящийся в общении с Римом армянский патриархат Киликии. В начале 60-х годов XIX века едва не возникла ограниченная уния в Болгарии. На юге Италии, в Калабрии и на Сицилии, вследствие миграции албанцев во второй половине XV века возникли православные общины, которые позже объединятся с Римом, сохранив собственную особую иерархию. Наконец, следует упомянуть о сыгравшем огромную религиозную и культурную роль восточном анклаве, находящемся в общении с Римской церковью, который возник еще в XI веке и связан с именем св. Нила Россанского: у ворот Рима до сих пор стоит монастырь итальянских василиан Гроттаферрата.

Как от ствола православия ответвились католические церкви византийского обряда, так от нехалкидонских церквей (армянской, коптской, сирийской, не признающих вероучительной формулировки Халкидонского собора 451 года о двойственной божественной и человеческой природе Христа) отделялись униатские церкви.

Если, по словам Джованни Мавера (сказанным о славянах, но относящимся в равной мере и к остальным), «объединение церквей... есть некоторый символ этого соединения Востока и Запада» [4] Maver G. Gli Slavi: ció che li unisce e ció che li separa // Europa. Roma, gennaio-febbraio 1946. P. 4-5. , то преодоление определенных барьеров — как религиозных, так и культурных, психологических и мировоззренческих — в последние два века приобрело особенную важность. Утопические идеалы христианского универсализма, распространенные в эпоху Священного союза в первой половине XIX века, положили начало решению этой проблемы. Позже отнюдь не простое взаимодействие православных и католиков касается уже конкретных вопросов и становится понемногу более определенным благодаря обоюдному богословскому и культурному взрослению.