Андрей Ткачев - В присутствии Бога. Беседы о Ветхом Завете

Заканчивая свою книгу, Соломон говорит ещё раз: «Суета сует, всё суета». Он заканчивает книгу тем, чем начал, но это нечто другое. Одно дело — в первом классе сказать: «А, это всё ерунда». Другое дело — закончить десять классов, поступить в институт, получить высшее образование, проработать на предприятии по специальности, а потом о том же, о чём сказал раньше, в первом классе, сказать: «Да, это таки ерунда». Это будут слова разных людей. Первые — слова ещё ничего не знающего о жизни человека, вторые — слова опыта, слова, облечённые в плоть и кровь. Слова крепкие, твёрдые, как вбитые гвозди.

Братья и сестры, я бы хотел, чтобы вы запомнили одно выражение. Был такой христианский философ, епископ Николай Кузанский, у него есть книжка «Об учёном незнании» — о том, что разум не беспределен, о том, что человек, собственно, не знает ничего. И вот, там есть такое выражение правильное — «учёное незнание». Когда невежда говорит, что ничего не знает, он действительно ничего не знает. Другое дело — когда умный человек провёл многие годы в настырном изучении различных важных предметов — медицины, астрономии, например. Он приобрёл много полезных навыков, много хороших знаний, много мудрости испытывало сердце его, но он до конца не насытился и конечной причины мира не узнал: всё-таки за завесами тайн осталось самое главное. Тогда он, уставший к концу жизни, говорит: «Много узнал я разного, но всё-таки должен признаться, что я ничего не знаю». Вот это уже учёное незнание. Это смиренное признание своей ограниченности очень умным и опытным человеком — оно ценно. Признание невежества в невежестве ценно, но меньше. А признание мудреца в относительности своей мудрости — оно драгоценно.

Екклесиаст начал с того, что всё суета, а потом дал нам возможность пройти шаг за шагом по этим «станциям» суеты, он повёл нас в разные комнаты этого большого дома, который называется миром. Показал нам бедность, богатство и счастье, накрытый стол и могилу человеческую, и юность, и женскую красоту... И то, и это. И пятое, и пятнадцатое. Вместе с ним мы обошли всё это. И теперь мы можем вместе с ним сказать, что всё — суета. «Всё суета, — сказал Екклесиаст, — всё суета». Это будет уже учёное незнание, скажем, или учёный пессимизм.

Закончу тем, о чём мы говорили вначале, открывая эту книгу: мы не имеем права цитировать все эти слова без учёта того, что уже есть Новый Завет, без учёта того, что небо уже открыто. И небо уже не пусто, там уже есть люди. Там души человеческие. Духи праведников, достигших совершенства — Церковь первородных. Уже огромный сонм святых, как пчёлы матку, окружают Христа во Царствии Небесном, уже истина открыта людям. Мы можем лишь, внутри себя переживая некую ветхозаветную тоску, врачевать свою душу и понимать, что мы не одни такие, что самые лучшие люди мира чувствовали то же самое. И таким образом находить утешение в этом. Но у нас есть больше, чем у Соломона. У Соломона не было столько, сколько у нас. У Платона и Сократа не было столько, сколько у нас. Когда-то Василий Васильевич Розанов говорил: «Вот отойду я от господина философа и от господина депутата государственной думы, а подойду лучше к батюшке, пусть даже и выпившему, — есть у него такое в записках, — потому что философы и депутаты что-то там знают, что-то там не знают, а батюшка знает самое главное: человеческая душа скорбит, и у Христа для неё есть утешение. И то, что Платон не знал, батюшка знает. И то, о чём Аристотель только догадывался, батюшка знает наверняка. Подойду я лучше к нему, а от них от всех отойду». Хоть сегодня возле него святой Серафим Саровский станет, а возле них никто, кроме таких же философов и депутатов, рядом стоять не будет. Я к тому всё веду, что мы сегодня имеем утешение, мы знаем больше, чем знал Платон, знаем больше, того, о чём догадывался Соломон. Поэтому, читая тоскливую книгу Ветхого Завета, мы лишь можем врачевать свою тоску и тут же бежать под покров Евангелия, к сладкой груди евангельских слов, и утешаться у этой груди, как утешается ребёнок на руках своей матери.

Я бы хотел начать небольшой цикл бесед на тему Песни Песней Соломона. Это книга, запечатленная семью печатями, книга таинственная, и у меня нет никаких претензий на наличие талантов или духовных прозрений. Я не претендую на то, чтобы объяснить в ней всё, всю глубину её. Но о ней нужно говорить, потому что она этого достойна. Песня эта — о любви. Она, по сути, некоторыми комментаторами так и называется — сбор, солянка, сборник восточных песен, посвящённых брачной тематике. В этой Песне ни разу не упоминается имя Бога. Господь, или Бог, или Всемогущий, или Вседержитель — ничего подобного, ни разу здесь к Богу не возводится ум. Нет никого молящегося, никого, призывающего к молитве, никого, благословляющего Бога. Но если это просто книга о любви, тогда зачем она в Библии? А если эта книга в Библии, тогда в ней есть тайный смысл, тогда она буквально толковаться может по-земному, а может и аллегорически — в ней есть скрытый смысл. Кстати говоря, вопрос, нужна ли она в Библии, оставался нерешённым до очень позднего времени. Дело в том, что канон старозаветных книг — это, собственно, Тора (пророки) и псалмы. Песню Песней — не знали, ввести или вывести из канона. Столетиями спорили об этом. Некоторые считали, что она оскверняет руки. Некоторые считали, что она не нужна, поскольку соблазняет читающих. А самые учёные раввины, самые отданные молитве и богомыслию люди считали, что Тора и вообще весь закон и пророки — это корона золотая. И каждая книга в ней — это камень драгоценный, но Песнь песней — самый драгоценный камень, и весь мир недостоин того дня, когда эту Песнь подарил Господь Израилю. Поэтому они читают её на Пасху — как гимн любви между Израилем и Богом, Который, как невесту, увёл из дома рабства свой народ.

Быть ей или не быть в тексте Священного Писания, решали долго. Решили, что быть. А быть потому, что она вся насквозь таинственна, она вся аллегорична, и толковать её нужно, исходя из её скрытого смысла. Здесь, братья и сестры, нужно сказать, что не всё в Писании открывается всем и сразу. Мы с вами зачастую склонны читать, например, газеты или журналы с конца, с последней страницы — там, где гороскопы или кроссворды. Мы так же и Библию иногда читаем — с Апокалипсиса сразу начинаем. Песню Песней не разрешали читать людям до тридцати лет, как минимум. Так же, как Екклесиаста, или, скажем, Иезекииля. Иезекииля — даже больше, чем Екклесиаста. Эти книги предполагают полную внутреннюю зрелость человека — и психофизическую, и житейскую, и нравственную. Поэтому мы, приступая к этой книге, конечно, находимся в страхе — что мы скажем о ней? Она таинственна. Но что ободряет нас — её очень любили христианские мистики.