Нина Павлова - МИХАЙЛОВ ДЕНЬ

Стол для паломников и трудников был намного беднее, хотя это были те же добровольцы-строители и порой высокой квалификации. Но они были «свои», работали во славу Христа и, зная о бедности монастыря, отказывались от платы за труд. Конечно, временами приходилось трудновато, а только жили по обычаю предков: «Лапти носили, а кресты золотили».

В последнюю очередь кормили монахов, и это был самый бедный стол. Когда в монастыре, случалось, не хватало хлеба, то хлеба не доставалось именно им.

«Сильные, вниз!» — писал скончавшийся в ссылке святитель Василий Кинешемский (f 1945), подразумевая под этим вот что. В основание дома, в фундамент всегда закладывают тяжёлые камни- валуны или бетонные блоки — иначе дому не устоять. Точно так же основой общества являются те духовно сильные люди, что несут на себе немощи немощных и главные тяготы жизни. Если же сильные господствуют над слабыми, добиваясь для себя барских привилегий, то это признак духовной болезни государства, общества или монастыря.

Впрочем, книги о монашестве и о сильных духом были прочитаны гораздо позже, а тогда об этом рассказывала сама жизнь. Монахи действительно несли на себе главные тяготы и работали намного больше других. Тяжелее всего было расчистить руины и вынести из монастыря буквально тонны мусора. Техники никакой — лопата да носилки. Бери больше — кидай дальше. Бывало, несёшь эти тяжеленные носилки, и сил уже нет: не могу, надоело, устала, брошу. Но тут у тебя перехватывает носилки будущий игумен, а тогда ещё студент-паломник.

— Отдохни, сестра, — говорит он, улыбаясь. — Знаешь, я иногда так изнемогаю на послушании, что решаю всё бросить и сбежать из монастыря. А потом говорю себе: нет, лучше умру на послушании. А как только решаюсь умереть, сразу оживаю — сил прибавляется или на лёгкое послушание вдруг переведут.

Вот тайна монастырского послушания: сначала горделиво думаешь — это мы, молодцы-герои, возрождаем монастырь. А потом понимаешь — это Господь возрождает наши души, исцеляя их от застарелых страстей. Тут не носилки тяжёлые, а груз грехов — лень, расслабленность, а главное, гордость: как это меня, кандидата наук, заставили выносить на носилках всякую дрянь? Сначала возропщешь, а изнемогая, помолишься: Господи, Ты был послушлив Отцу Небесному до самой смерти, а я на послушании у Тебя. Но я такая немощная, нетерпеливая, гневливая!

На послушании особенно остро ощущаешь свои немощи и грехи. А сила Божия в немощи совершается. Надо всего лишь выдержать лечение и немного потерпеть. И вдруг подхватывают тебя вместе с носилками некие сильные руки, и несёт уже ветер Божией благодати. Ради этих минут неземного счастья люди и живут в монастыре.

Все силы, рубли и копеечки были отданы тогда на возрождение монастыря. А монахи спали на полу в полуразрушенных кельях, где сквозили окна и стены, и плохонькая печь почти не давала тепла. А потом выпал снег, и половина братии, простудившись, слегла. И тогда отец наместник распорядился выдать каждому монаху тёплое одеяло. Об одеялах надо сказать особо. Во времена «окопного» быта большинство паломников ночевало на полу в церкви. Одеял и матрасов хватало лишь на детей и старушек. А остальные ночевали так: одной половиной пальто укроешься, а другую подстелишь под себя. Среди ночи просыпаешься от холода — вытопленная с вечера печь уже остыла, и вымораживает стены зима. И тут замечаешь движение в храме — один за другим входят монахи и укрывают спящих своими одеялами. Сквозь сон замечаю, как меня укрыл своим одеялом старец Илий, а потом начал растапливать печь. Спишь под тёплым одеялом, как у Христа за пазухой. И вдруг будит мысль — это мне тепло, а каково другим? Кто-то, согревшись, уже укрывает своим одеялом соседа, а тот чуть позже передаст одеяло другим.

Когда знакомые донимали меня потом вопросами, зачем я переехала из столицы в эту «дыру», я отвечала одним словом: «Одеяло». Был этот знак любви — одеяло.

Вот другая история из тех же «окопных» времён. Автобус привозит в монастырь беженцев откуда-то с юга, где тогда полыхала война. То, что это беженцы, видно невооружённым глазом: на дворе зима, а они одеты по-летнему, и у детей в летних сандаликах синие от холода ноги. Женщины спешно срывают с себя пуховые шали и шубы, кутая в них малышей. Я тоже отдала своё пальто беженке в ситцевом платье, чтобы в итоге познать: живёт в моём сердце жадная жаба, и рассуждает она по-жабьему — пальто единственное, в чём ходить зимой?

Но верен Христос в обетованиях, сказав, что неисчислимо больше получит тот, кто оставит родных ради Господа и, продав своё имение, раздаст всё нищим. Уже на следующий день благотворители завалили нас тёплыми вещами, а мне почему-то усиленно навязывали манто, подбитое мехом горностая. Чтобы соответствовать столь роскошному манто, надобно иметь «Мерседес», а не валенки с галошами. Отказалась я от манто, другие тоже отказались, и манто попало в итоге в Шамордино, в женский монастырь.

Но и там не знали, что делать с манто. Потом рассудили — всё-таки тёплая вещь, и отдали манто сторожихе Марусе. Подпоясалась она солдатским ремнём и сторожит ночами в манто монастырь. А жизнь у сторожихи была такая тяжёлая, что слаще пареной репы она, как говорится, ничего не ела. О цене манто она и не догадывалась. И когда архитектор объяснил ей, что манто, подбитое горностаем, раньше носили только цари, Мария, поразмыслив, сказала:

— У меня хороших вещей никогда не было. Вот и дал мне Господь царский тулуп.

Впрочем, царский тулуп Мария носила недолго. Вскоре она приняла монашеский постриг, и облачил её Царь Небесный уже в иные, но тоже царского достоинства одежды.

— Как хорошо, что мы православные и не надо праздновать Новый год, — с нарочитой бодростью заявляет Татьяна и добавляет, сникнув. — Только кушать хочется, а?

Татьяну тянет на разговоры, а так хочется помолчать. Мы молча возвращаемся домой из Оптиной, переживая странное чувство: сегодня 31 декабря, а ночь воистину новогодняя — ярко сияют над головою звёзды, и искрится под звёздами снег. Через два часа куранты пробьют полночь. И чем ближе к заветному часу, тем больше смущается бедное сердце: как так — не праздновать Новый год?

В монастыре такого смущения не было. После всенощной схиархимандрит Илий сказал в проповеди, что, конечно, наш праздник Рождество. Но сегодня у нас в Отечестве отмечают Новый год, а мы тоже граждане нашего Отечества. И старец предложил желающим остаться на молебен.

Остались все. В церкви полутемно, по-новогоднему мерцают разноцветные огоньки лампадок. Старец кладёт земные поклоны, испрашивая мир и благоденствие богохранимой стране нашей России, а следом за ним склоняется в земном поклоне вся церковь. Возглас, поклон, много поклонов. И сладко было молиться о нашем Отечестве и соотечественниках, ибо сердце таяло от любви.