Нина Павлова - Я останусь с тобой навсегда

Я милая… я нежная…
Я слабая… я женщина…

Я слабая женщина… да я такая.
Не сделали грубой меня времена.
Я также нежна…
И меня не пугает,
что в тёмные пряди вплелась седина.

Живу ошибаясь.
И в храме бывая,
в познанье молитв не служу образцом.
Сама не умея, подругам внушаю
встречать неудачи с весёлым лицом.

Окро ′ме России… нет мест мне дороже.
И всё же… хотя о любви ей пою,
со мною в разведку, не дай тебе боже,
я, спутав пароли, все явки спалю.

В миру безгреховной себя не считаю.
К судам-пересудам и сплетням глуха.
В обыденной жизни жестокость встречая,
ищу по ночам утешенье в стихах.

Где я родилась… из родных только ветер.
Хотя вслед я нынче машу кораблям,
во сне часто снится заросшая речка
и мама… гораздо моложе меня.

Хотя…
июльский жар ещё неистов,
и август обещает быть палимым —
уже шарлах лёг на прожилки листьев,
изгиб удобный ищет паутина.
Блаженство рассыпает вечер летний…
Окутан дом прохладою желанной,
свет сумерек ложится на предметы,
вползает в окна нежный дух лаванды.
Мне нравится, покоем наслаждаясь,
с закрытыми глазами безотчётно
перебирать, огранку бус лаская,
нефритовые бабушкины чётки…
И думать о поре осенней близкой,
о том, что до сих пор вы не забыты,
о лилиях, виньеткою увитых,
на ваших поздравительных открытках.

За кромку неба в час закатный
скатилось солнце, жар отдав.
Над морем,
веющим прохладой,
повисла яркая звезда.

Казалось, мантией роскошной
она касается воды,
её лучи,
с заметной дрожью,
скользили по волнам седым.
Она исчезла на рассвете,
сокрыла синь бесцветный шлейф…
лишь только Господу известно,
чего в ту ночь желалось ей.

Быть может свет её жемчужный
хотел фурор произвести,
а может, на земле живущих
пытался в чём-то упредить.

Холодным вечером безлунным,
в канун прощанья с сентябрём,
кружилась бабочка бесшумно
под одиноким фонарём.

Язык оранжевый косился,
манил её к себе теплом,
и та беспечно опустилась
на раскалённое стекло.

Накал не выдержали крылья.
Их цвет темнее пепла стал.
Вдохнув дрожащий воздух пыльный,
она упала на асфальт.

Жизнь в тельце хрупком угасала…
Стремительно, не чуя гарь,
к огню другая жертва мчалась,
мигал зазывно ей фонарь.

Опасный танец исполняя,
она рвалась в «закрытый дом».
Смеялось судорожно пламя
над неразумным мотыльком.

Утро.
Сырость неприятная
пробирает до костей.
Волны шлейфами измятыми
обнимаются, взлетев.

Мрачен свет небес обугленных.
В волглом сквере ни души.
Под скамьёй, свернувшись бубликом,
псина мокрая лежит.

— Кто тебя обидел, девочка?
Пропиталась кровью шерсть.
Не смотри так зло, не вредничай,
на меня клыки не щерь.

Нет вокруг сейчас опасности.
Слушай, что я предложу:
«Хочешь, в домике с террасою
постоянно пропишу.»

Поделюсь с тобой жилплощадью,
есть в комоде лишний плед;
по дороге купим овощи,
фарш говяжий для котлет.

Встречу радостную празднуя,
мы устроим тарарам…
«Дружбу нашу —
знай, ушастая,
никогда я не предам.»

Время, душу не мучай уныньем,
чёрный бархат судьба не готовь…
Не спешите за мной, вороные,
под мелодию стёртых подков.

Я тебе посоветую, «ванька»:
«Не дежурь у калитки моей,
не потворствуй желаньям «хозяйки»,
отпусти на свободу коней.

До поры…
ржаньем их монотонным
в жизнь мою не вселяй непокой,
пусть пока что под синью бездонной
станет другом им ветер степной.

Мне прости, Боже, мысли смурные,
час наступит, я встречусь с тобой,
тёмным силам досрочно…
прошу я:
«Не позволь оборвать путь земной».

Не спешите за мной, вороные,
ты, возница, забудь обо мне…
у меня нынче планы иные,
отпусти на свободу коней.

Ждут их спелые сочные травы,
отпусти…
не волнуйся за них,
хлыст в реке утопи утром ранним
и свободный в корчму загляни.

Там медовая брага в кувшинах,
выпьешь кружку и сердцу легко,
там не меряют время аршином
и хозяюшка кровь с молоком.

Там цыганка в мареновом платье
вечерами поёт «Ручеёк»
и тому, кто ей больше заплатит,
ожерелье своё отдаёт.

Что огонь…
её пляска шальная.
«Здесь остаться хочу насовсем»
— на дубовом столе засыпая,
скажешь ты, чтобы слышали все.

Вы гуляйте пока, вороные,
утонула свистящая плеть.
Не спешите за мной, вороные,
дел полно у меня на земле.

Крещённой войною и жизнью не райской,
тебе… скромный стих мой в обложке весны,
любимой, единственной, самой прекрасной,
пропахшей ветрами и полем ржаным.
Из дикой разрухи страну поднимая,
в час ранний, оставив нас дома троих,
ты, годы лихие в душе проклиная,
в колхозе работала за трудодни.
Ах, как ты умела шутить и смеяться!
Как ласковый взгляд твой умел укорять…
Как были нежны в мелких трещинках пальцы,
будившие утром морозным меня.
Не помню своих дней рождения шумных
их не было…
Радостью светлой во мне
для книг и тетрадей холщовая сумка
и школьная форма из юбки твоей.
Крещённой войною и жизнью не райской,
тебе… скромный стих мой в обложке весны…
Любимой, единственной, самой прекрасной,
пропахшей ветрами и полем ржаным.